Горячая гей библиотека

Письма (глава 2)

Часть 1

Евгению Петровичу

Здравствуйте, милый мой Евгений Петрович! Тоскую по Вам, как тосковали бы Вы по бессоннице весенних северных ночей, окажись вы вдруг сосланы до конца своих дней под чёрные звёздные небеса юга. Нет, в дурмане сплина жизнь не просит меня о расставании. Она, как ревнивый любовник, ещё сильнее душит меня в своих объятиях, одновременно жестоко упрекая в содеянных ошибках. Вопреки её увещеваниям я с каждым днём всё больше люблю Вас в моём прошлом и Ваш родной город. Видите, на какую романтическую волну меня настраивает одна мысль о вашем дуэте!

Его я встретил первым, изменив сибирской глуши. Признаться, я поначалу не заметил разницы между ними, и только повстанческие названия улиц в районе, где я жил, заставляли меня чувствовать себя партизаном на чужой территории. Я снимал маленькую затхлую комнатку вместе с моим соседом, призраком молодого человека с топором. Первые зимние недели моего пребывания с вами так близко (теперь эта мысль заставляет меня задыхаться) были поглощены решением насущных проблем материального плана, и мне было просто недосуг разгуливать по городу туристом, однако это не помешало мне вскоре обнаружить, так сказать, симптом этого города.

Усталый после очередного рабочего дня, я возвращался домой через безлюдную тишь парка, названного в честь повесившегося когда-то поэта. Невменяемая зима в своей неприличной мягкости обнажила ещё непокорную, густо зеленеющую траву, над которой в готической строгости стояли угольные стволы и простирались паутиной острые ветви абсолютно нагих деревьев. Казалось, что они достают и опутывают своими сетями небо неописуемого чарующего оттенка, слишком мёртвого для пурпура и слишком тревожного, чтобы называться лиловым. Сколько бумаги и красок я впустую извёл, пытаясь передать именно этот цвет! С этого момента у меня появилось ощущение, что я пребываю в параллельной вселенной, в каком-то потустороннем, полузагробном мире, наполненном при этом всеми страданиями и радостями жизни.

За неадекватной зимой пришла полоумная весна. Не имея ничего схожего с той безобидной, влюблённой в пробуждение природы дурочкой, какой я знал её до этого, она была буйно помешанной, и с ней было страшно оставаться наедине, поэтому я убегал к людям, точнее, к теням, населявшим это царство Аида, которые стали похожими на людей в свете лучей наконец-то появившегося из-за вечного свинца солнца.

Передо мною, наконец, распахнулись широкие прохладные объятья площадей, меня стали манить бесцельными прогулками проспекты и улицы, каналы зашептали мне роковые признания, делясь со мной тайнами своих мутных вод, заиграло распутство архитектурных форм, порой заставляя меня краснеть и прятать взгляд, и даже подземное логово Минотавра, сначала пугавшее меня до оцепенения, обернулось искусителем, заставлявшим меня тайком любопытно коситься с платформ вниз...

Я стал проводить тревожные предшествия ненаступающих ночей в закатах неугомонного неприкаянного светила, потерявшего покой. Мне нравилось сидеть в людных местах с какой-нибудь книгой и, прочитывая очередной разворот, обдумывать его, тревожно глядя на бесконечный поток людей, как будто выискивая чью-то тень, что назначила мне встречу под этими стрелками башенных часов.

Это были те минуты, ценность которых понимаешь только потом. Это было то состояние, в котором находишься перед тем, как пуститься в путь, предчувствие, точнее предощущение всего, что тебе предстоит, всех благ и горестей, греховности и добродетели, наслаждения и боли. Ещё не будучи стеснённым точкой обзора уже идущего по дороге, ты видишь - душой, а не разумом конечно - всю дорогу целиком во всей целостности её красоты и ужаса. Душа наполняется тоской и отчаяньем, и я тороплюсь пуститься в путь, надеясь забыть в минутах радости, что каждая из них уравновесится потом своим антиподом. Я до сих пор, в отличие от тебя, предпочитаю этот контраст, потому что именно он делает меня мной, а не одним из тысячи вечно блаженных Будд со скучно просветлёнными лицами.

В один из таких чарующих вечеров появился ты. По твоему собственному откровению, ты решился присесть рядом и попросить у меня огонька, потому что дикая фамилия занудного развратника с туманного острова слишком ярко горела золочёными буквами на моей книге в лучах бесконечно заходящей вечности. Ты неопределённо свежо выглядел, как любой человек в самом длинном возрастном периоде своей жизни, когда он хорошо выспится, и его разум не обременён лишними мыслями. Снятые почти под ноль на висках короткие светло-пепельные волосы, южно-карамельное мерцание кожи, прозрачная щетинка на уверенном подбородке и дурманящая улыбка, обнажающая белоснежный миндаль зубов - ты был прекрасен. Не симпатичен, не интересен, не мил, не своеобразен, не смазлив, а именно прекрасен.

С самого начала я вглядывался в тебя, как посредственный маляр вглядывается в картины великих мастеров, понимая, что, несмотря на всю свою вдохновлённость ими, он не сможет даже в мечтах приблизиться к гениальности их исполнения. Щелчок зажигалки прозвучал стартовым выстрелом, и началось... Нас вдохновлённо несли бесконечные мосты, сердито гнали мимо витые ограды, чётко ориентировали строгие шпили, блаженные закоулки сострадательно прятали нас, вездесущий звон колоколов грозил нам, расшалившимся, прося нас дождаться ночи, вместо которой незаметно наступило утро. Мы расстались, разжав сплетение наших кистей и исчезнув в подземной топке.

Потом, в вагоне я смотрел на карту, пытаясь сообразить, где я, и едва дышал, не веря в то, что моя любовь не осталась безответной, город принял её. Сердце заходилось у меня в радостном биении от мысли о неминуемости сближения с вами обоими.

Первое свидание. Иногда в своих снах я вновь слышу чистый гул летящих в неизвестность составов, опустевших к полуночи, как после мора. Я выхожу на незнакомой станции, проплываю по мраморному склепу, слыша души усопших царей, дышу встречным ветром, поднимаясь вверх. Движимый масонскими ориентирами, я пересекаю сутулый мост и сворачиваю вдоль волн, подхожу к безжизненной громаде здания, скрывающего свой некогда должно быть прекрасный лик под пыльной вуалью грубых лесов. Ещё пребывая в уверенности, что я всё-таки заблудился, направляюсь к спрятанным в густой тени дверям. Щуря свои близорукие глаза, я без надежды ищу послание. Вот оно: в углу двери, едва заметное, размером не больше почтовой открытки изображение цилиндра и трости. Ещё не веря своим глазам, я дёргаю на себя тяжёлую дверь, ожидая, что она окажется наглухо заколоченной, но нет, она легко поддаётся моему напору, и на меня хлещет поток света.

Говорят, что этого места уже нет. Как жаль! Я скорблю по шумной душевной музыке, по уюту кожаных диванов, по аристократически сдержанным барменам, по интеллигентному старичку в гардеробе, по всем этим призракам, которые в полночь становились живыми людьми. Мне волнительно страшно! Я медленно иду по огромным залам. Глаза мои мечутся в поисках чёрного кота, а пальцы сами собой нащупывают в кармане носовой платок. На меня смотрят, безошибочно опознавая во мне новичка. Собравшись унять душевный трепет, я беру крепкое в баре, прячусь в тени и жду тебя. Время, не торопясь, как случайно оказавшийся воскресным утром в чужой постели паренёк, собирается уходить, и я его не тороплю. Пускай копается, сколько ему влезет! Я даже не подскажу ему, что его трусы лежат под моей подушкой.

Внезапно мои мысли прерывает звук фанфар. Прекратив бальный переполох, публика стихает и спешит занять места перед возникшей перед ними, как по волшебству, огромной сценой. Мелькавший минуту назад психоделическими огнями танцпол превращается в настоящий театр с чинным партером, с приватными ложами и, конечно, с обездоленной галеркой, на которой в тот раз оказался и я.

В полумраке стихшего зала я замечаю очутившегося рядом со мной маленького, совсем старого человечка, смотрящего на сцену и улыбающегося той улыбкой, которая свойственна добродушным, но несчастным людям перед долгожданной встречей с прекрасным. Мы мельком вступаем в беседу, и он, даже не успев толком представиться, рассказывает мне предание, согласно которому один из актёров этой "дьявольской труппы" в первой своей юности подрабатывал, как говорится сейчас, эскорт-услугами и, как обычно бывает в таких легендах, судьбоносно влюбился, после чего решил сменить род деятельности, но его, так сказать, агент решил, что его хотят просто кинуть, и выбил несчастному пареньку передние зубы, на месте которых, конечно, уже давно стоят новые, даже лучше прежних, но память о былом...

Заведение интригует меня всё больше. Я не успеваю спросить у старичка, что же случилось дальше с той самой любовью, с которой всё и началось, так как вместо уже ожидаемой Лайзы Минелли на сцене появляется её гениальная транс-интерпретация, которая, молниеносно овладев вниманием публики, уже не отпускает её из объятий сказочного сна, повествуя о любви, измене, похоти, ревности, надежде, поочерёдно обретающих на сцене получеловеческие-полудемонические воплощения. Неожиданно в одном из них я узнаю тебя и верю, верю до конца твоей игре. Я плачу и смеюсь, расчувствованный алкогольными подношениями и чарующими флюидами грешного искусства.

Может, вот она, суть моих чувств к вам - гипнотический транс неискушённого зрителя постановки по пьесе, написанной по мотивам романа в камне, усмиряющего потоки вод!

Мне нравилось гостить в твоём мире. В твоей квартире, затерянной в трущобах болотного острова, где я стал частым гостем, я попадал в очередное зазеркалье. Казавшаяся мне огромной из-за высоты потолков и извилистости планировки, эта квартира была для меня замком спящей красавицы. Светлые стены её ещё дышали свежестью недавно высохшей штукатурки, ещё сияла первозданной белизной лепнина, причудливый узор паркета блистал отлакированностью дуба, и, вместе с тем, на всём этом великолепии лежал траурный саван незавершённости. Без интимности штор голые окна безразлично взирали на тёмный колодец двора. Вскрытые вены электрических проводов пылились, не привнося в дом дополнительного света. Здесь не было ни одной лишней вещи: цветов в горшках, стульев, картин, тумбочек, бра, кресел, красивой посуды, полок с безделушками - словом, всего того, что обычно вдыхает жизнь в любое жилище. Из мебели здесь был лишь огромный шкаф и лежавший прямо на полу огромный матрац, на котором мы, как на смертном одре, бились в любовных судорогах, и нашим вздохам вторило гулкое эхо в пустых стенах, сплетничая о судьбе неизвестных, о том, что когда-то они очень любили друг друга и с этой любовью занимались убранством этих покоев, планируя разделить вместе вечность, но потом что-то случилось...

Я до сих пор не знаю продолжения этой истории, зато знаю финал другой. Я сижу на подоконнике и курю. С ничего не выражающим лицом, пялясь в монитор компьютера, ты говоришь, что знаешь, что я хочу, чтобы ты подошёл и обнял меня, что роль жертвы мне не идёт, что не стоит бояться, что я ужасно молод, что всё приходит слишком поздно, и я лишь тревожу твоё гриновское несбывшееся. Одним движением я тушу сигарету о дно пепельницы. Занавес.

До сих пор я не понимаю, не знаю, могу только догадываться... Наверное, нужно было подождать, пока пройдёт мой главный недостаток - молодость. Это было увлекательное занятие: обдумывать один прекратившийся роман, одновременно продолжая другой - с тем, в кого я буду болезненно влюблен всю мою жизнь, вне зависимости от того, куда поведут меня жизненные пути. Так получилось, что образ этого города для меня неразрывно будет связан с Вами. Спасибо Вам, Евгений Петрович!

Прощайте, буду помнить. Ваш Никита.

страницы [1] [2] [3] . . . [8]

Этот гей рассказ находится в категориях:
Любовь и романтика, Молодые парни

Вверх страницы >>>
В начало раздела >>>
Прислать свой рассказ >>>