Горячая гей библиотека

Армейские будни (глава 5, последняя)

Часть 1

XV.

Последние две недели прошли в спокойном перемирии. Мы общались очень доброжелательно, ведь в конечном итоге, несмотря ни на что, оба были симпатичны друг другу. Смеялись, хохмили, шутливо боролись. О любви больше не заговаривали. Трахаться мне не хотелось - зад всё ещё помнил неожиданное вторжение на столе. Не болью, а фактом несанкционированного доступа. Лёва по ночам прижимался и, задыхаясь, просил ласки, но я оставался глух к его просьбам. Целовал его, успокаивал и отказывал. Не хотелось, и всё тут.

Только однажды, увидев парня склонившимся над пультом в одних спортивных трусах, подчёркивающих прелести и возбуждающе обнажающих, я подошёл, резко сдёрнул ненадёжную преграду и трахнул его, наблюдая за тем, как двигаются мои сантиметры, скрываясь в недрах и выныривая наружу.

Сержант не протестовал. Он стонал, рывками двигался навстречу стержню, дрожал коленями и выгибался, а когда я кончил, остался стоять согнутым, положив голову на сцепленные на пульте руки. Пришлось сделать ему минет, благо долго трудиться не пришлось. Лёва выплеснулся моментально, едва почувствовал мой язык. Его сок пах полынью и тёплой вязкостью...

Наконец, пришёл тот день, когда суровый голос начштаба из наушников возвестил об окончании нашей ссылки и предложил готовиться к возвращению, потому как сменщики уже отбыли по утреннему морозцу. Лёва, услышав это, с ополоумевшими глазами вылетел на улицу, схватил в охапку ничего не понимающего сослуживца, который в неведении покуривал рядом с неизменной лопатой, и потащил его в дом. Я уж было подумал, что опять буду бит по неизвестной мне пока причине, но Завадский повалил меня и начал расстёгивать мои пуговицы торопливыми и непослушными пальцами, при этом запалошно целовал и что-то бубнил про последний раз.

Бесцеремонность натиска коробила и взывала к противодействию. Еле удалось остановить быстрые руки и отползти, путаясь в скомканной одежде, подальше, чтобы выслушать бессвязный лепет.

Вона чего: должны подъехать гости, чтобы отправить нас на большую землю, а там, понятное дело, иметь друг друга не получиться - всё ж на виду. В принципе, дыхнуть "перед смертью" я был не прочь. Организм давно уже ходатайствовал о проявлении снисхождения к насильнику за "давностью лет" и о целесообразности разрядки. Но (закон подлости) только мы разоблоклися, начали предварительные ласки и наполнились запирающим дух желанием до краёв - послышался шум подъезжающей команды. Неудивительно: выехали-то они затемно, а нам позвонили уже далеко после обеда, почти вечером. Вот и результат - не судьба. И так уж едва одеться успели, чтобы выйти на крыльцо с хлебом-солью.

Прибывшие ввалились весёлым гомоном: лейтенант Мишенька, который должен был оттранспортировать нас обратно, новый таёжный начальник в чине старшего лейтенанта и трое красноармейцев моего призыва (в том числе и небезызвестный Дудко, неряшливый и помятый). Последние, которых я помнил зашуганными и забитыми, держались уже, как по сроку службы и было положено, раскованно и непринуждённо. Правда, когда Лёва цыкнул на них, они приутихли и почтительно склонили головы перед заслуженным дедушкой.

На меня эти служаки смотрели, как на выходца с того света, как на символ сопротивления, о котором в части слагали легенды, перечисляя и привирая, естественно, количество полученных мною травм. Они обращались к "младшему сержанту Кострову" хоть и дружелюбно, но с долей уважения и некоторой робости, потому что сохранили его в памяти таким, каким он был при отъезде: сумрачным, молчаливым, ерепенистым и бешено кидающимся в драку по любому поводу.

Они же, кстати, когда мы курили на крыльце, и напомнили мне случай с Унитенко, чья голова испытала удовольствие контакта с рассчитанным на российские перегрузки корпусом ТАИ (телефонного аппарата). Перебивая друг друга, парни взахлёб описывали Унитенковскую рожу после столкновения, собственное удивление, даже шок, от моей смелости, страх перед возмездием, которое, принимая во внимание характер пострадавшего, неминуемо должно было настигнуть весь мой призыв, свою радость и злорадство из-за того, что нашёлся хоть кто-то, кто воздал по заслугам распоясавшейся скотине.

О последствиях, которые имели место быть конкретно для меня, никто не заикнулся, хотя я видел, что они отлично всё помнят: и ярость стариков, и окровавленное моё тело, брошенное на кафельном полу умывалки, и безжизненно мотающуюся голову, когда "убиенного" несли в санчасть. Парни ничего не забыли, они лишь проявляли некоторую тактичность по отношению к товарищу. Мне было приятно.

На крылечке нас и "построил" сержант Завадский. Он распорядился разгружать машину. Все побросали сигареты и отправились выполнять приказ. Я немного замешкался, так как отвык от командных речей, тем более в исполнении моего Лёвушки. Он ничего не сказал, только посмотрел. Но как! Это был тот ещё взгляд! Тоска, горечь, сожаление, растерянность - всё свалилось в нём в кучу.

Мне стало грустно, и, пожалуй, впервые пришло сожаление об утерянных за эти две недели возможностях. Я тронул его за рукав и прошептал:

- Лёва, всё будет нормально.

Карие глаза наполнились чем-то щемящим и отвернулись.

Чтобы не демонстрировать особые отношения с сержантом, я носил поклажу вместе со всеми, но постоянно оглядывался на товарища по ссылке. Тот стоял прямой, собранный, властный, отдающий категорические приказания, указывая, что куда размещать. Надменный, суровый, мужской, недовольно сведя к переносице стрелы чёрных бровей. А я вспоминал (закон подлости: когда нельзя - очень хочется) его дрожащим и стонущим, сглатывающим сперму, покорным, ласковым.

Все эти картины, возникающие перед внутренним взором, исчезающие и появляющиеся вновь, опять (в который раз уже!) разожгли меня до безобразия: впору было тащить Лёву в многострадальную баню и целовать там красивое смуглое лицо, тонкую тугую кожу на скулах, синеву острого подбородка, мусолить соски, гладить упругую задницу и трахать, трахать тренированное тело до хрипа, до корчей, до агонии развороченного ануса. Трахать, позабыв про всё на свете, тем более что баня-то действительно уже стояла наготове. Как же, традиция: приём-передача поста завсегда осуществлялась через парную и застолье.

Пропустив по паре стаканов спирта, поржав и потравив анекдоты за столом, вояки отправились на помывку, выждав, пока сначала офицеры потешат свою душеньку в истомной жаре.

Мы парились, тёрли друг друга мочалкой, опять парились, мылись, но я видел только гибкую, стройную фигуру Завадского, его мощные плечи, грудь, не раз целованную мною, вишнёвые чувственные губы, плоский живот, исследованный моим языком до каждой впадинки, до каждой выпуклости, твёрдые бёдра, темнеющие волосом, который, я знал, так щекочет плечи, расселину между каменных ягодиц. Там, в этой расселине, меня ждало заветное отверстие, сжатое, чтобы покорно разжаться под напором настырного клинка, чтобы расступиться и принять кипяток желания, твёрдость невесомости, столб наслаждения. Принять с готовностью, стоном и встречным движением, ломающим время и дарящим нирвану.

Боюсь, что нахлынувшее на меня наваждение стало уже выбираться на свет божий ростом форм и изменением углов наклона. Пора было трубить отбой. Хорошо ещё, что остальные, "освежённые" спиртягой, обращали немного внимания на паховые области соседей. Но Лёва-то видел мой настрой, потому что не отводил взгляд. Он следил за мной горящими глазами, совершенно не заботясь о состоянии собственного инструмента, нагло заявляющего о желании хозяина отменным стояком и багровым лаком купола. Пришлось незаметно набросить на возникшую стрелу мочалку и оттеснить товарища по несчастью в угол, чтобы вышеозначенные метаморфозы не резали глаз сослуживцев, не проходивших (увы) таёжную сержантскую школу в течение долгих месяцев. А чтобы закрепить успех по сокрытию улик, я ещё "нечаянно" опрокинул на Лёву ушат холодной воды - ледяной до колик в зубах. Завадский охнул и на время пришёл в себя. Правда, как оказалось, ненадолго...

Спальных мест в избушке наличествовало недостаточно, поэтому мы уложили прибывшую смену на кровати, а сами улеглись в другой комнате, бросив на пол матрасы. Мы с Лёвой - рядом у окна, отодвинувшись друг от друга на безопасное расстояние, а Мишка (сам захотел) поодаль - у двери в смежный отсек.

Я не спал, не спуская глаз с двух "чёрных дыр" напротив, чувствуя прокравшуюся тайно, дрожащую сержантскую руку на своём бедре. Эта рука обжигала, заставляя мой и без того неспокойный организм реагировать на неё застывшим в памятниковой несокрушимости членом.

Напряжение мешало, душило нерастраченным желанием, усугублённым алкогольными парами, мучило тянущей болью в паху. И, как назло, минуты тянулись медленно и выматывающе.

Уже глубоко за полночь я, наконец, провалился в полубредовый, неспокойный сон, который был наполнен маревом зыбких тел и хватающих рук. Вынырнуть оттуда в храпящий сумрак дома меня заставили сильные объятия соседа: Лёва преодолел разделяющее нас гасящее пространство и, вдавившись в мою спину, сжал меня до хруста в суставах.

Я встрепенулся и, перебарывая собственные инстинкты, вопящие "Хочу!" хором юнцов-кастратов, молча начал отпихивать парня, который потерял всяческую осторожность. При этом жестами (голосить не мог) я показывал Завадскому, что он совсем сбрендил: вокруг же люди, и они наверняка возжелают полюбоваться на источник эротичных вдохов-выдохов, если мы не тормознёмся. Но сержант также молча приложил палец к моим губам и прошелестел в самое ухо:

- Все спят, Серый. Крепко спят. Ужрались же спиртом. Когда ещё получится?

Наверное, я тоже принадлежал к числу "ужравшихся", потому что чем ещё можно было объяснить капитуляцию всяческой осторожности и благоразумия младшего сержанта, который закрыл глаза и отдался горячим ладоням и губам, будившим истомные вихри в его теле.

страницы [1] [2] [3] . . . [6]

Этот гей рассказ находится в категориях:
Военные, Молодые парни

Вверх страницы >>>
В начало раздела >>>
Прислать свой рассказ >>>