Горячая гей библиотека

Серый пепел

Часть 2 (последняя)

Он не читал книг. Никаких. В лучшем случае, буквы, собранные в два и более абзаца, приводили его в отчаяние. В худшем - книги вызывали в нём агрессию. Когда я лёжа читал, он ложился на меня, если я сидел на кровати - лез ко мне между ног. Он барабанил пальцами по книге, дёргал её за края или клал свои ладони поверх страниц. Он угрожал мне, что если я не перестану читать, то тогда он начнёт петь. А пел он отвратительно. Я с шумом закрывал книгу и неизменно получал от него награду в виде обольстительной улыбки. Он едва ли мог чем-то занять себя, не говоря уже обо мне. И, прервав моё чтение или работу, он предлагал только одно - заняться любовью.

Мы много спорили друг с другом. Хотя нет, не много. Постоянно. По любому поводу. Если, конечно, повод был. Количество тем для разговоров с ним было меньше, чем у незнакомых людей, едущих в одном купе поезда.

- С тобой не о чем говорить! - иногда взрывался я гневом.

- Тогда не разговаривай со мной, - спокойно отвечал он, пожимая плечами.

- Я так не могу.

- Тогда поговори со мной.

- О чём?

- Ни о чём.

- Я не могу говорить ни о чём.

- Тогда не говори со мной.

Он по-свойски залез ко мне в трусы, обхватил мой член двумя руками, поднёс к губам и засипел:

- Я вместо микрофо-она спою в бутон тюльпа-ана, пусть остаётся в зале...

- Прекрати! - прервал я его.

Он поджал губы и, недолго думая, заглотил член.

Я снова не дочитал главу. Двадцатилетние парни расходуют очень много топлива. Их приходится часто заправлять.

Чем дольше мы были вместе, тем чаще наши редкие диалоги иссушали меня. Но почти все они заканчивались одной и той же фразой:

- И вообще, лучше заправь меня!

После чего он поворачивался ко мне спиной и разводил ягодицы, оголяя вход в свой "бензобак".

Иногда я уходил на кухню и раздражённо курил. Иногда я заправлял его, но старался сделать это очень грубо и больно, чтобы впредь он задумался о своей опрометчивости. Но ему всё нравилось. Я не мог не видеть, как его тело билось в мелких конвульсиях, словно рассыпалось в благодарностях.

Мне нравилось целовать пальцы его ног, пахнущие после ванны гелем для душа, которые он клал мне на грудь во время заправки. Эти беспомощные мягкие валики, которыми нельзя пошевелить отдельно, а только всеми сразу. Насладившись ими, я крепко хватал его ноги за лодыжки и разводил их в сторону и звонкими шлепками любил его, отчего его ступни тряслись, словно тычинки лилий.

После такой заправки он всю ночь урчал, как котёнок.

Где-то я читал, что есть обезьяны, которые все конфликтные ситуации решают с помощью секса. Он точно был из них. По крайней мере, в способности избегать конфликты.

Чёрт бы его побрал!

Не берусь судить строго, почему было именно так, но больше толку я находил в нём именно в занятиях любовью. Даже когда он, сидя передо мной на коленях, лобызал меня, я находил, что его лицо смотрится великолепно вместе с мужским достоинством поверх лица или же во рту. Может быть, потому что это было одно из трёх занятий, когда его лицо было сосредоточенным - когда она спал, когда он пропадал в своём смартфоне и когда он сосал мой член.

Мы вместе чистили зубы, вместе принимали душ и брили друг другу подмышки и мошонку. Мы вместе мерили трусы в хлипких примерочных магазинов. Вместе смотрели глупые романтические комедии, поедая солёный попкорн, который застревал в зубах. Иногда мы вместе ходили к моим друзьями, на чьих лицах было такое выражение, словно он щенок, который лезет лизаться ко всем без разбора. Мне давно не было так стыдно за кого-то. И стыдно за себя, оттого что мне стыдно за кого-то.

Со своими друзьями он меня не знакомил, и с течением времени я стал убеждаться, что у него их и вовсе нет. Однажды, словно наобум, он сказал:

- Я пойду в гости к другу.

- Иди, - отвечал я безучастно.

- Тебе всё равно?

- Мне всё равно.

- Ты меня не любишь?

- Нет, не люблю.

- Ты никого не любишь! Как ты можешь так жить?!

Он метнулся в комнату, и я услышал, как отчаянно взвизгнула молния его спортивной сумки. Это означало, что он собирает вещи и уходит от меня.

О, этот звук! Я слышал его по два-три раза в месяц. Именно столько раз он уходил от меня. Его уход походил на репетицию театральной пьесы. Были здесь всплески и заламывание рук, падали и летели в меня разные предметы, он рвал какие-то бумаги и постеры. Впрочем, его постоянные уходы было то единственное, что менялось в нём со временем. Словно от репетиции отдельных сцен он переходил к репетиции всей постановки.

И я с замиранием сердца ждал, когда же, наконец, наступит премьера...

В один из порывов отчаяния, вместо того чтобы уйти и хлопнуть дверью, он страдальчески спросил:

- Почему ты такой бесчувственный? Скажи, мне что делать?! Я стану таким, каким ты захочешь!

Я молча встал и направился к шкафу. Он испуганно опустился на диван и следил за моими движениями. Я вынул из шкафа Джека Лондона и так же молча вручил ему. Увесистая, в 650 страниц, книга безжизненно повисла в его руках. Он смотрел перед собой, держа её почти так же, как его джинсы, которые держались на нём непонятно за что. Я не оборачивался. За два месяца жизни с ним я понял, что он - щенок, который не понимает, за что его наказывают, и стоит мне мельком на него взглянуть, как он тут же во взгляде, в моргании век, в моих сомкнутых губах поймёт, что я его жалею, и будет готов броситься в объятия. Поэтому я не смотрел на него. Я очень устал от него в перерывах между занятиями любовью.

Книга выскользнула из его рук и глухо ударилась об пол. Он осторожно взял сумку и ушёл.

Я облегчённо вздохнул. Теперь у меня будет два или три дня счастливого одиночества, пока он не вернётся. А он обязательно вернётся, как ни в чём не бывало.

Утром, выходя на работу, я застал его спящим на ступеньках у моей двери. Носки его обуви были виновато сдвинуты друг к другу, а левый шнурок кручинился прямо на ступеньке. Я осторожно закрыл дверь и тихо мимо него спустился вниз. Это был единственный случай, когда он ночевал в подъезде. Где и с кем он проводил дни в приступах ненависти ко мне, я не знал. Родители его жили в Алапаевске. Может быть, он ездил к ним и думал дорогой обо мне, обтирая лбом стекло автобуса.

Однажды моё скромное любопытство побороло меня:

- Кроме меня, тебя кто-нибудь заправляет?

- Почему ты спрашиваешь? - насторожился он.

- Интересно, - лениво ответил я, но тут же представил, как один из его напарников, приструнивший на голове непослушные волосы, медленно перед его лицом достаёт из джинсов свой заправочный пистолет.

- Ты меня ревнуешь! - он оживился.

- Нет, это любопытство.

Он замолчал так, как молчал очень редко, преисполненный разочарования. В эти минуты я чувствовал, что он весь фальшивый насквозь. Фальшивый от того, что у него есть чувства, но он их прячет, как умелый фокусник прячет голубей в чёрном цилиндре. В эти минуты мне становилось страшно от того, что я и сам становлюсь фокусником, который в шутку пилит человека, но на самом деле режет его по живому. Не пилой, а словом. Не пилой, а чем-то пострашнее. Пренебрежением, что ли.

- Ну, так... - ответил он.

- Так - это как? Чистил заправочный пистолет?

- Было дело.

- Зачем?

- Ну а как я должен был понять, что ты - самый лучший? Только в сравнении!

- Если бы я действительно был самым лучшим, тебе бы не захотелось других, и даже сравнивать с другими не захотелось.

Лучшее познаётся в сравнении! Какое изящное оправдание беспорядочных половых связей.

На меня резко напал сон, и я отвернулся от него, зевнув до щелчка нижней челюстью. Он молчал, но уже словно виновато. А через минуту он осторожно обнял меня и лизнул в восьмой шейный позвонок.

- Дождь пройдёт и смоет пепел... твои жгучих сигарет...

И снова пауза. Невыносимая пауза невыносимого человека, который всё больше походил на смесь чужих мыслей и личных впечатлений, которые никак не хотели укладываться хоть в какое-то подобие гармонии.

Спустя год нашего знакомства я предпринял несколько серьёзных попыток избавиться от него. Когда он в очередной раз ушёл от меня, я познакомился с парнем, чтобы заняться с ним сексом. Но уже первые касания чужих рук разочаровали меня. Всё было не то, и всё было не так. Трением нагих тел я хотел стереть впечатление об Алексее, но оно только усиливалось и жгло кожу. Я хотел перестать "заправлять" парней, но вместе этого довёл нового знакомого до первого в его жизни анального оргазма. Я хотел провести с ним всю ночь и приготовить наутро завтрак, но уже через час после встречи почти вытолкал его из квартиры.

Спустя три недели Алексей снова любезно предоставил мне повод пригласить нового парня. И снова ничего, даже несмотря на то, что я впервые увидел вживую половой член длиной в 21 сантиметр и ощущал, как он мягко бился мне в грудь, когда его обладатель ублажал меня своей полноватой мужской попой, сидя на мне сверху.

Со временем возвращения Алексея превратились для меня в маленький праздник, и я каждый раз навёрстывал упущенное с двойной силой, так что едва ли он догадывался о моих встречах с другими. А те другие писали мне, что скучают и что я классный "...рь". И писали слово, первая часть которого рифмуется с "нёба"...

В один из дней, когда небо мучилось снеговыми тучами, словно запором, Алексей задумчиво гонял вилкой дольки картофеля по запечённой куриной грудке. Он ни съел ни кусочка, хотя это было его любимое блюдо.

- Ты меня любишь? - спросил он, глядя в тарелку.

- Нет, - как всегда, ответил я смесью из правды, лжи и сарказма.

- Ни капельки? - его голос дрогнул.

- Ни полкапельки.

Наконец он похоронил курицу под картофелем, сверху ровным слоем выложил венки рукколы и отложил вилку на самый-самый край тарелки, так, что она почти повисла в воздухе. Не поднимая головы, он с грацией кошки развернулся на стуле и бесшумно ушёл в комнату.

Я жевал куриную грудку, сетуя на то, что она в очередной раз получилось сухой. Перебирая в голове рецепты, силясь понять, что я сделал не так, я одним глазом, словно в телевизоре, наблюдал, как он уходил от меня. Я был так занят своими мыслями, что даже не обратил внимания на его необычайную кротость, которую я доселе в нём не знал. А после и вовсе рассердился на него за то, что он не прикоснулся к еде.

Он позвонил на третий день. Я не просто был уверен в его отходчивости, я был воспитан ею, оттого как ни в чём не бывало ответил так, словно и понятия не имел, кто мне звонит:

- Я слушаю!

Он ответил не сразу. Лишь спустя пару дыханий произнёс тем голосом, какой был у него в минуты глубокой задумчивости:

- Дождь пройдёт и смоет пепел
Твои жгучих сигарет,
Дым которых с моей кровью
Делит счастье много лет.

Но, боюсь, что бесполезно
Смыть простой водой извне
Серый пепел, что остался
Глубоко в моей душе.

После короткой паузы, которая занимает ровно столько времени, чтобы отнять телефон от уха и нажать завершение вызова, я услышал привычный звук оператора сети, который известил меня о том, что абонент завершил вызов...

Больше я его не видел.

страницы [1] [2]

Этот гей рассказ находится в категориях:
Любовь и романтика, Мужики и молодые

Вверх страницы >>>
В начало раздела >>>
Прислать свой рассказ >>>