BlueSystem >
Горячая гей библиотека
Сильные попперсы с доставкой в день заказа.
Любовь нечаянно нагрянетЧасть 1 Из всего раннего периода жизни помню единственное: Крым, сладкая тёплая ночь в Судаке,
шелестит и шепчет нечто нежное море. И бабушка поёт: - Любовь нечаянно нагря-я-янет...
Не думаю, что бабушку тогда накрыла тень курортного романа, - она была со мной и с
дедушкой. Должно быть, днём прозвучало из пляжного репродуктора и вот в ночи всплыло:
- Когда её совсем не ждёшь... - Бабуся! - кричу я. - А почему "когда не ждёшь"? А
почему "нечаянно"? - Потому что любовь, - смеётся бабушка, - по заказу не бывает, она
всегда неожиданно! - А я тебя, бабусенька, люблю ожиданно! Я тебя буду ожиданно всю
жизнь любить! И я обхватываю её колени и плачу, исхожу сладкими слезами, и она тоже
плачет, и утешает меня, и говорит, что люблю же я маму и папу и дедушку я люблю, а я,
давясь слезами, говорю, что их я люблю, а без неё жить не могу! - и бабушка подхватывает
меня на руки, и зацеловывает, и тоже говорит, что жить без меня не может и что всю жизнь
будет любить. И мы не знаем оба, что через пять лет умрёт дедушка, а ещё через пять и
папа и что мама после смерти отца начнёт пить, причём некрасиво и быстро, и когда мне
стукнет восемнадцать, она выставит меня из дома, прочитав случайно мою переписку
"ВКонтакте" с парнем, который рассказывал о своём опыте однополого секса. Да, мать, когда
я вернусь из школы, на пороге даст мне пощёчину, пьяно покачиваясь и крича на весь
подъезд: - Шлюха! Пидор! Уматывай, блядь, пидор, вон! Лучше бы я сделала аборт! Это ты
ебёшь своего, блядь, Игоря в жопу или он тебя ебёт?! Моя кровь яростно и оскорблённо
вскипела тогда. Я был оскорблён не тем, что мать называет меня "пидором", а тем, что она
сказала такое про Игоря, моего лучшего и любимейшего друга. О господи, она решила, что это
был Игорёк, - тот, с кем я переписывался! А того даже звали иначе. А Игорю я писал стихи
("Когда в ночи твоя рука круги выводит на стекле...") - и плакал, целуя окно в комнате, у
которого мы накануне стояли, болтали и улыбались друг другу. Его лицо улыбалось мне с
заставки телефона, и я целовал телефон и мысленно целовал его серые и всегда грустные,
даже при самой широкой улыбке, глаза, и тёмные мешочки под глазами, и жёсткие чёрные
волосы, и какой-то идеально арийский нос. Когда он оставался ночевать у меня или я ночевал
у него, это были ночи счастья, потому что я обнимал его, лежащего рядом, а он никогда не
сбрасывал руку. Он знал, что я его люблю. Он не знал только, как так случилось, что старая
дружба вдруг проросла именно любовью, - а случилось это нечаянно, когда я никакой любви к
Игорю не ждал, потому что он и так был друг и сосед по парте. А тут мы не виделись всё
лето - он уезжал к родственникам в Сибирь; и вот за партой 1 сентября оказался другой
совершенно Игорёк, Гошка, Гошенька: молодой бог, молодой красавец, от которого я обезумел,
не понимая, что со мной творится. Но к утру 2 сентября я понял. Я. Жить. Без. Него. Не.
Могу. И это было нечто совсем иное, чем старая дружба с соседом по парте. Любовь
нечаянно нагрянула, как, должно быть, вваливается поутру с обыском в квартиру мирно
спящего бизнесмена отряд СОБРА с "калашниковыми". На школьной линейке я смотрю, не могу
наглядеться на Гошку и вдруг понимаю, что это наш последний школьный год. А дальше ничего
этого не будет. И мы не будем вместе за одной партой уже ни-ког-да. И вдруг я понимаю, что
это катастрофа. Мне дико хочется плакать. Нет, я хочу вечно ходить в школу. Только затем,
чтобы вечно сидеть с ним за одной партой. Со мной случилось то, что случается со всеми
влюблёнными. У меня выросли крылья, давшие силу подъёма. И появился страх, что могут
подстрелить, расставить силки, насыпать отравленного зерна. Не мне, а тому, в кого ты
влюблён. Но я ещё не видел отравленного зерна в руках матери, когда вечерами, возвращаясь
домой от Гошки, находил её спящей на диване у включённого телевизора и перетаскивал на
кровать. Сначала она ещё успевала припрятать полупустые бутылки за диван, а потом просто
пустые, а потом бросила их прятать. А с Гошкой мы так же вместе сидели за партой,
делали уроки, играли за компом - и раньше, когда засиживались допоздна, он, бывало, у меня
оставался, и мама давала второе одеяло и вторую подушку, но теперь я стал стыдиться
приводить его к нам. Я всё чаще оставался ночевать у Гошки, и его мама с сочувствием и
печалью глядела на меня, укладывая на разложенный диван в Гошкиной комнате, принося вторую
подушку и второе одеяло. И я ловил себя на постыдном чувстве благодарности. Оно
маскировали мою любовь. И, засыпая, я упивался сладко-подлыми мечтами: мы пошли бы с
Игорёшкой в поход, поставили бы палатку, потом отправились купаться, и Гошка стал бы
тонуть, а я его спас, делая искусственное дыхание, рот в рот. И потом, когда бы он очнулся
и его стало бы трясти от озноба, я стал бы согревать его своим голым телом - а что ещё
могло бы его согреть? В общем, и спасти захочешь друга, да не выдумаешь как - как пела под
гитару когда-то моя мама, когда ещё был жив папа и мама не пила, а пела, а я не понимал
ещё тайного смысла банальных песенных слов... - Бля! Сынок - пидор! Уёбывай отсюда
нахуй! Мать второй раз бьёт меня по щеке. У неё нет аккаунтов в социальных сетях. В
гостиной бубнит телевизор, объясняющий маме, что пидоры - это не люди. Он приносит в
голову матери ту же муть, что приносит ей водка. Мать сделала выбор между водкой и мной. И
между мной и телевизором. Но когда любовь поднимает тебя над миром, она даёт силы. Не
над телевизором, нет. Над собственной жизнью. Я прохожу в свою комнату и говорю сам
себе, что у меня есть четверть часа на сборы. Белье и шмотки - в спортивную сумку. В
рюкзак - учебники, тетради и ноутбук. Прежняя жизнь завершена. - Пидор, сынок, а? Уйди
нахуй, убью, блядь! Мать стоит в засаленном байковом халате. Я чувствую себя как в
американском фильме ужасов, когда в родное, знакомое тело вселяется иное, чужое,
инопланетное. Мать третью неделю не ходит на работу. Она либо спит, либо пьёт. Раньше она
пила с кем-то, а теперь одна. Я ухожу к бабушке, но перед тем, как закрыть дверь,
говорю намеренно спокойно: - Слушай меня внимательно. Не ори. Иначе весь подъезд будет
знать, что ты мать пидора. Что это ты меня таким родила. Имей в виду. Мать молчит и
сопит, переваривая услышанное... Когда я прихожу к бабушке, та плачет. Мать ей уже
позвонила. - Митенька, - всхлипывает бабушка, - мой маленький, мой миленький! -
Помнишь, ты пела про "любовь нечаянно нагрянет"? Она и нагрянула. Я вижу, как бабушка
постарела. - Знаешь, я тоже... - бабушка начинает, но осекается, а я делаю вид, что она
и не начинала говорить. Я тоже ничего не объясняю. Не объясняю, что с мужчинами у
меня ничего не было. Что с Гошкой у меня вообще ничего-ничего не было, потому что это была
моя любовь, но не его любовь, а я скорее умру, чем сделаю ему плохо. И я только в мечтах
представляю, как мы гуляем по окраине нашего городишка, а на нас налетает местная гопота,
ржёт, гогочет: "А что это тут у нас за парочка голубочков, пацаны, а может, это парочка
пидорков?" Мы мотаем головами, но Гошке приставили к горлу выкидной страшный нож, а мне
сказали: "А ну давай, повесели нас, дружку своему отсоси, а не то мы ему карточку
отшлифуем!" И я вижу, как нож вдавливается в его шею возле кадыка, так что Гошке
приходится задерживать дыхание, и как он глазами показывает мне: не смей, пусть лучше
зарежут! Но это его решение, а у меня другое решение, и я расстёгиваю ему "молнию" на
джинсах и схожу с ума от его запаха в паху, запаха кожи и хлеба, и вижу близко, как будто
упал в пшеничное поле, его поросшее тёмным жёстким волосом поле, и достаю из трусов его
крупный, мягкий, с наполовину приоткрытой головкой (в раздевалке в спортзале я видел -
боковым зрением, не повернуться) член, и беру в рот. Волосы на лобке щекочут лоб, я вдыхаю
этот сельский запах, и Гошкин член твердеет, и я сосу изо всех сил, и гопота гогочет, и
член поднимается, как ракета, медленно, но набирая реактивную силу, поднимается из
подземной шахты. И вот мне струя бьёт в рот, и как же это сладко! Но тут меня наглые чужие
руки отодвигают от Гошки, водят его хуем по моему лицу, размазывая сперму, и кто-то
стягивает штаны с меня: "Пацаны, только глядь, точно пидор, у него встал!" Но кто-то
кричит "шухер!" - и ватага бросается врассыпную. Гошка плачет от бессилия и унижения, а я
- от счастья. - Прости, - говорит Гошка, - прости, прости, прости... Мы идём к нам
домой. Матери нет. Гошка умывается. И сижу на диване. Он возвращается и становится передо
мной на колени. - Я должен вернуть тебе долг, - говорит он. - Нет, - шепчу я, - я за
тебя могу умереть, а ты мне ничего не должен! Но мой хуй наливается, возбухает, и мою
ракету тоже не остановишь. И Гошка точно не на стороне противовоздушной обороны. Он
расстёгивает мне ремень и рывком спускает с меня джинсы вместе с трусами. Он смотрит на
пока ещё закрытую головку моего члена, потом решительно сдвигает крайнюю плоть и неумело
сначала лижет, а потом берет мой член в рот, не зная, что делать с зубами, но я все равно
кончаю чуть ли не мгновенно. Гоша стоит на секунду с закрытым ртом, потом проглатывает,
потом целует меня в губы...
страницы [1] [2] [3]
Этот гей рассказ находится в категориях: Любовь и романтика, С другом, Бисексуалы
Вверх страницы
>>>
В начало раздела
>>>
Прислать свой рассказ
>>>
|