Горячая гей библиотека

Мичман Дольский

Часть 7 (последняя)

- Ты похудел, - сказал мичман, проводя ладошкой по щеке Шестакова.

Его глаза уже привыкли к темноте, и он хорошо видел Ивана.

- Да, - ответил тот. - И волосы немножко поседели.

- Как?!

- Да ничего, мне, говорят, даже идёт.

Он разглядывал в полутьме красивые черты любимого лица.

- Не стою я тебя, - вдруг грустно произнёс Иван.

Михаил ответил на это заявление тем, что приблизился к его лицу и нежно прижался своими губами к его обветренному рту. У Шестакова сразу закружилась голова, и зазвенело в ушах. Ему казалось, что через всё его тело проходят лёгкие волны электрического тока. Он прижимал мичмана к себе и продолжал впиваться в его губы глубоким поцелуем до тех пор, пока тот не начал стонать в его объятиях. Сам матрос уже давно потерял контроль над собой и через минуту затрясся в сладких конвульсиях оргазма.

- Ух, - проговорил он, тяжело дыша, когда смог, наконец, оторваться от этих чудесных губ, - так вот что это такое - целоваться!

- Ты хочешь сказать, что никогда не целовался?

- Ну, когда-то давно было, - смущённо забормотал матрос, - но, вообще, почти нет. Я ведь только со шлюхами спал, Мишенька. Только в борделе. А они в губы стараются не целоваться, если клиент специально не попросит.

- Почему только в борделе?

- Да ты посмотри на меня. Кому я нужен?

- Мне нужен, - шёпотом ответил мичман, вновь прижимаясь ртом к ласковым губам Шестакова.

До прибытия "Амфитриды" обратно в Нассау оставалось чуть больше трёх недель. Все эти три недели Дольский и Шестаков провели в крошечном бунгало, которое они сняли на заработанные Иваном деньги. Шестаков иногда ходил в порт на заработки. Всё остальное время они практически не выходили из дома, точнее, не вылезали из кровати. Они специально сняли бунгало, а не номер в гостинице, хотя это было дороже. Но они понимали, что в гостинице их стоны и крики никому бы не дали спать.

Михаилу и раньше нравилось то, что с ним делал матрос, разложив на тюках в трюме. Но то, что можно получать от секса столько удовольствия, он не мог себе даже представить! Иван ласкал его до умопомрачения. Каждая клеточка тела мичмана была многократно обцелована и облизана матросом. Шестаков был ненасытен, брал своего любимого снова и снова. Он придумывал какие-то новые позы и проявлял в этом отношении редкую изобретательность, что похвально, учитывая то, что парень в глаза не видел "Камасутры". От такого количества секса через две недели пребывания в этом бунгало дырка у Михаила уже практически не закрывалась. Он засыпал лишь под утро, затраханный и заласканный своим любимым до полного изнеможения.

- Так вот ты какой - медовый месяц! - пробормотал он как-то на рассвете после очередного соития.

Шестаков со смехом склонился над ним.

- Ваня, - с испугом взглянул на него Дольский, - я больше не могу.

- А я могу, - шепнул Иван, снова ложась на него и раздвигая ему ножки.

И Миша принимал его в себя, постанывая от удовольствия. Вообще, Михаил сам не ожидал, что может быть таким развратным. Весь сексуальный опыт юного мичмана сводился к нескольким поцелуям. С девушками он был робок, и, возможно, не решился бы даже на это. Но во время его пребывания в морском училище сосед по комнате в казарме как-то предложил Мише попрактиковаться в поцелуях, чтобы потом с девушками было проще. Дольский согласился. Они практиковались целый вечер. У обоих уже получалось хорошо, но парни делали вид, что оттачивают технику, поскольку не хотели друг от друга отрываться.

Вскоре у Дольского появилась возможность поцеловать девушку, и, окрылённый своим опытом, он решился. Каково же было его удивление, когда с ней ему это совсем не понравилось. Спустя некоторое время он попробовал целоваться с другой - тот же результат. Миша ничего не мог понять. Ведь когда он целовал своего соседа, то у него просто голова кружилась, и в паху ныло так, что он еле сдерживал стоны. Горькие сомнения в своей ориентации сделали Мишу ещё более робким с девушками и заставили сторониться своего соседа, хотя тот был не прочь и дальше "практиковаться" с ним в поцелуях. Несмотря на свою робость, Дольский пользовался определенной популярностью у женского пола благодаря своей красоте. Но Миша сторонился девушек и ни одного романа так и не завёл.

И теперь этот робкий, стеснительный юноша поражался сам себе. Мог ли он подумать, что будет шептать здоровенному мужику:

- Ванечка, еби меня, давай, поглубже, ммммм, как хорошо!.

Он позволял матросу делать с собой всё, что угодно, и с удовольствием выполнял все его просьбы. Например, пытался взять целиком в рот его увесистые волосатые яйца или ласкал язычком его подмышки. Особенно приятно ему было, когда он позволял матросу себя вылизывать. Шестаков просто обожал лизать его разъёбанную норку. Он мог чуть ли не часами гладить, целовать и ласкать её, залезая язычком внутрь и постанывая при этом от наслаждения. А ещё Иван обожал отсасывать своему любимому. И Миша, который за всю свою жизнь никому не сказал ни одного нецензурного слова, шипел и трёхэтажно матерился при этом, извиваясь на постели от удовольствия под своим мужчиной.

***

- Теперь всё будет по-другому, - твердил он в сотый раз Михаилу. - Никто тебя не тронет и никто не будет над тобой издеваться!

- Но ведь все же знают.

- Да кто знает-то? Только наши да капитан. Наши будут тише воды, ниже травы, я тебе зуб даю!

- Будешь драться с ними из-за меня?

- Если понадобится, то да.

- Будешь моим телохранителем? - усмехнулся Дольский.

- Я буду твоим рабом, - тихо, но твёрдо ответил матрос и так взглянул на своего любимого, что у того по телу побежали мурашки.

- Ну, ладно, а капитан? - смущённо продолжил он.

- А что капитан? Он рад будет! И вообще, чего он видел-то? Как тебя Борзунов за попку потрогал, и всё. Про остальное он даже не знает. Он Борзунова потом вызвал, спрашивал, а тот говорит - просто дурацкая шутка. До самого Нассау на гауптвахте потом сидел за эту шутку. Капитан не знает. А все остальные вообще считают, что ты случайно за борт упал. И потом, капитан ведь сам меня отпустил на поиски! Он мне денег дал, смотри! - и Шестаков выгреб из карманов оставшиеся монеты.

Это, правда, были уже не капитанские деньги - те давно кончились, но, видимо, Иван считал, что так будет убедительней.

В конце концов, уговоры увенчались успехом, и в назначенный день и мичман, и матрос были на пристани. Дольский, подготовленный Шестаковым, уже не думал, что его появление на судне вызовет чьё-либо раздражение. Но то, что ему окажутся настолько рады, он не мог себе даже и представить. Крики восторженного приветствия долетели до него, когда корабль только ещё подходил к причалу. Их заметили, им махали руками. А когда мичман поднялся по трапу на палубу, его тут же окружили, и в радостном рёве голосов трудно было различить слова. Михаил кочевал из одних объятий в другие, пока толпа не расступилась, и Дольский не оказался вдруг нос к носу с капитаном. Новиков сердечно улыбнулся и протянул мичману руку.

- Очень рад, что вы спаслись, Дольский, очень рад! А вы что столпились? - обратился он к окружавшим их матросам. - По местам!

Вмиг все рассыпались по палубе. Оставшись наедине с мичманом, Новиков наклонился к нему и тихо сказал:

- Ты уж извини меня, сынок, за тот раз. Наорал, не разобравшись. Прости старика. Но только ты тоже глупость сделал. Чего ж сразу в воду-то? Жизнью-то так бросаться негоже. Ведь у тебя, поди, и родители есть. Есть ведь? Во-от. А ты о них и не подумал, небось? Так-то. У меня сын твоего возраста. Тоже моряк, на "Королевском" служит. Так-то. Ну, ладно, - и капитан потрепал улыбающегося мичмана по щеке, - как говорится, кто старое помянет... Иди к своему отделению. Будут трудности - приходи, обмозгуем!

И, подмигнув Дольскому, Новиков ушёл командовать разгрузкой, а мичман, повинуясь приказу, направился к своему отделению. Его матросы были во встречающей толпе - он видел некоторых из них среди тех, кто с радостными криками обнимал его и хлопал по спине. Но сейчас им предстояло встретиться лицом к лицу, и Дольский немного волновался.

- Михал Кирилыч, радость-то какая!

- Живой!

- А мы-то уж думали!

- Здорово, командир!

С такими репликами матросы обступили мичмана, и лица их светились такими искренними улыбками, что Михаил невольно заулыбался им в ответ.

- Михал Кирилыч, ох ты и молодец, такой грех с нашей души снял! - охнул Теняев. - Мы ж извелись все. Думали - ну всё, угробили человека. А ты живой! Ох, и спасибо тебе, отец родной!

Потом, уже тише он добавил:

- Ты уж не серчай на нас, командир. Дурака мы тогда большого сваляли. Не хотели ж худого. Не серчай.

С этого дня дисциплина в отделении мичмана Дольского была идеальной. Матросы слушались его с полуслова, и ни одной насмешки в свой адрес Михаил больше не слышал. Он не питал иллюзий на этот счет и понимал, что это послушание лишь временное. Но до конца плавания его хватит, а больше ему и не надо. Дольский решил уйти с флота: не его это дело - людьми командовать. Как жизнь сложится дальше, он пока не знал, но на душе у него было удивительно светло, потому что в любую минуту, оглянувшись, он видел недалеко от себя широкоплечую фигуру Шестакова и знал, что это останется неизменным, чем бы он не занялся и куда бы не направился. А раз так - значит, всё будет хорошо.

страницы [1] . . . [5] [6] [7]

Этот гей рассказ находится в категориях:
Военные, Любовь и романтика, Прошлые века

Вверх страницы >>>
В начало раздела >>>
Прислать свой рассказ >>>