BlueSystem >
Горячая гей библиотека
Котик хозяину радЧасть 1 Парень лежал на песке в моём убежище на берегу и смотрел, прищурившись, как я спускаюсь
вниз с обрыва. Был он совершенно голым и лежал задом кверху, чуть приподнявшись на локтях,
и ни звуком себя не обозначал, пока я неуклюже сползал на крохотный, намытый Волгой пляжик,
хватаясь то за корни, то за ствол упавшей сосны. Пахло смолой, цветущей водой, травой,
безмятежностью - в общем, июлем. Я не сразу заметил наличие чужака и на секунду застыл. А
приглядевшись, чуть не засмеялся: господи, да ему же 18-19 лет, к тому же деревенский по
виду пацанчик, эдакий котик. С коротенькой стрижечкой,
чистенькой мордочкой, прижатыми ушками. Такие если и мяукают, то тихо. А если и трутся о
ногу, то деликатно. Рады и хлеба куску, и любой гладящей руке. Ага. Теперь я понимаю,
что важно ещё и слово "любой". Но тогда внутри от вида голого тельца пацана внутри меня
ойкнуло. Я посмотрел внимательнее. Котик был худым, скорее жилистым, чем мускулистым -
но с попкой сладкой, сложенной как из двух марципанов, присыпанных даже не волжским, а
сахарным песком. Я удивился потом, когда Васька сказал, что год в армии отслужил.
А поначалу я понять не мог, откуда вообще кто-то здесь мог взяться. Километров на десять
вокруг - никакого жилья, кроме единственной деревеньки в дюжину просевших домов,
где одни полумёртвые бабки, включая мою. Но разворачиваться и уходить было глупо, и я
спрыгнул к реке. Чуть не поскользнувшись на лениво облизываемой волной коряге. К
двоюродной бабке в подыхающую деревню на Волге я приехал после того, как городской мой
ясный сокол, голубое крыло, надменный взор, обернулся чёрным слизнем, мокрицей, гнилой
тварью, предателем. Парень, в которого я влюбился без памяти, оказался обычным жиголо,
выкачивавшим из меня втихаря денежку и получавшим свои удовольствия за мой счёт. Я давно
чувствовал неладное: он всё чаще огрызался на ласки, грубил, путался в рассказах о том,
где был, - но любовь мутит мозг, и я сам находил объяснения и извинения и грубостям, и
нестыковкам. До тех пор, пока однажды не пришёл с работы в неурочный час, а сокол мой
нежился в ванной, а планшет его был не выключен, и на меня с экрана вывалилось всё. Его
переписка с дружками и письма любовникам, его хвастовство тем, как и на сколько он меня
разводил. Он тырил с моих счетов деньги и - я кинулся проверять - опустошил домашний
тайник с наличными. На меня с экрана летели его измены, его обманы, его глупое хвастовство
изменами и обманами. Он был столь же циничен, сколь и глуп, и магазинными чеками к тому,
на что я купился, в меня летели сделанные в моей квартире фотки, где он трахался то с
этим, то с тем, а вот и втроём, а вот и вчетвером, - и я понял, почему так странно,
блядски, пахли простыни и пахла квартира, когда я возвращался из командировок. Я любил
его сильно. Мечтал, как скульптор, вылепить ему будущее, оплачивал курсы английского и
автошколу. Теперь становилось понятно, почему он ругал и то, и другое (странно хвалить
то, где побывал разве что раз, а на большее ему не хватало терпения) и почему секс у
нас случался всё реже. Трахался он, признаю, хорошо. Он любил похоть, разврат, любил
трахать сам и любил впускать в себя члены: чем больше за один день, тем лучше, но в это
я, несмотря на доказательства, не сразу поверил. Так привезённый в больницу после
автокатастрофы не верит в то, что катастрофа всё же произошла. Ванная у меня не
запирается - преимущество холостяцкого жилья, и я рванул дверь с планшетом в руках.
Моя любовь нежилась среди пены, расставив ноги, и дрочила на смартфон, ведущий прямую
трансляцию из чьей-то постели. Оценив в секунду положение, он спокойно назвал меня
старым дураком, сказал, что давно хотел меня бросить, что записывал на видео наш секс и
мои любовные признания, пообещал, что вышлет записи всем моим знакомым и моей матери, - и
вообще, на весь мир меня обесчестит, если я не заплачу отступных. И, выпятив из воды член,
не обращая на меня внимания, разрядился белой струйкой в кафель стены: "Слизни, это тебя
утешит!" Дальше последовал глупый, наивный шантаж. Он забрал ключи от машины и говорил,
что не отдаст, пока не получит денег, а если позвоню в полицию, то заявит, что я его
насиловал... Мне не пришлось его даже выгонять из дома: спокойно набив своими шмотками оба
моих чемодана Rimowa, он ушёл сам, виляя задом, обозначив нехилую сумму отступных. Это
была худшая весна в моей жизни. Гнилая, сырая весна, и запах дворовой помойки смешивался с
запахом оттаивающего собачьего дерьма. Нашлись знакомые среди силовиков, готовые решить
мои проблемы за куда меньшие деньги, чем требовал негодяй. Я вернул ключи от машины и
сменил замки в квартире. Самое ужасное, я продолжал мерзавца любить, и если бы он тогда
вернулся, то я простил бы его и дал бы ему всё, что он просил. И дал бы делать ему со мной
всё, что угодно. А он знал толк в чём угодно: и в связанных витым телефонным шнуром руках,
и в грубых шершавых кожаных масках, и в скотском, жёстком, мощными толчками сексе на полу,
и в сексе на подоконнике у заснеженного синего ночного окна, с бесстыдной демонстрацией
наших голых тел городской метели, и в сексе в ванной при свечах под равелевское "Болеро",
и в сексе в коридоре, и в двойных оргазмах - когда он прижимал меня спиной к себе и мелко
долбил меня неутомимо, удерживая мои руки, так что я кончал первый раз без рук, а
потом, миг спустя, второй раз - от его руки... Теперь я уже знал, что он выбегал по
вечерам из дома не на джогинг, а чтобы забраться в машины клиентов, которым он сосал за
деньги и которые сосали ему, - его вообще ничего, кроме денег и секса каждый раз с новым
мужчиной, не интересовало. Нанятый мной решить проблемы шантажа парнишка, мехматовский
ботаник в растянутом свитерке, под которым, однако, уже просвечивали погоны технического
управления серьёзной структуры, с лёгкостью взломал ему аккаунт и стёр всё, что касалось
меня, - а потом с тем же удовольствием от качественно выполненной работы скачал мне на
флэшку переписку негодяя за последние пять лет, заметив мимоходом, что моя любовь за эту
пятилетку переспала чуть ли не с пятью сотнями мужчин в возрасте от 18 до 65. А за полгода
жизни со мной к ним прибавилось ещё полсотни. - Вам попался обычный социопат, -
утешающим тоном сообщил мне компьютерный спаситель. Спаситель знал теперь про меня
столько же, сколько и негодяй. Это был пухлогубый, косноязычный, некрасивый, недавно
принятый в силовое лоно и недавно женившийся чувачок - любивший, однако, весь мир,
поскольку женился счастливо, по любви. Он умел говорить только о своей жене и о взятиях
компьютерных рубежей. Он относился ко мне так, как если бы я был подругой его жены,
обесчещенной хакером. Он даже обнял меня однажды в порыве: - Вы хороший человек.
А он пиявка. Забудьте вы как бы про него. Всё теперь. С нуля. Ехайте куда-нибудь
на месяц, где пусто. Вы тогда увидите, что есть другие глаза на мир. Это же не вы,
это же вас. Вы жертва, так сказать, не преступник. Не надо, чтобы у вас синдром жертвы!..
В июле, когда боль от поруганной любви стала отпускать и когда негодяй был прочно
насажен к пухлогубым погонам на крючок (мы договорились, что на годик слежка сохранится),
я написал письмо двоюродной бабке, взял отпуск, набил машину продуктами и поехал на Волгу.
По гугловским снимкам было видно, что там от моего прошлого мало что осталось - исчезла
даже лестница, по которой когда-то мы пацанятами спускались к реке. Но бабка была жива.
Когда я приехал, она беззвучно и почти бесслёзно заплакала, сказав, что как чувствовала,
что успеет повидаться перед смертью. Она меня не ждала: письмо, которое я ей послал, ещё
не пришло, почту сюда возили раз в две недели. Я поправил забор, наколол дров, кое-как
выкосил бурьян в огороде, а потом стал искать спуск к Волге. Из деревенских старух
к большой воде давно уже никто не спускался: я еле проложил сложный спуск по обрыву и,
отыскав маленький пляжик, сбросил шорты и майку, а потом и плавки. Мне нравилось валяться
голым на берегу пустынной реки, ослепительной на солнце, чуть пахнущей водорослями, как
пахнет невинностью кожа вспотевшего младенца. Мне нравились простор, размах, пустота,
в которой от края до края текла вольная воля. Никому не было дела ни до меня, ни до той
горстки старух, что доживали в деревне свой давно уже изжитый век. Из города никто
не добирался сюда: купаться мест хватало и ближе. Изредка проплывали пароходы, наполненные
шумным, глупым, курортным. На второй день я отлил себе во фляжку привезённого коньяка,
от которого на солнце меня сразу же разморило, и с наслаждением подрочил, представив себе
не негодяя, а пухлогубого влюблённого чувачка, следящего за негодяем в сети. А на третий
день увидел внизу у реки голого Ваську.... Я рассматривал его, тогда ещё безымянного,
щурясь от солнца. У меня было преимущество одетого перед голым. Поскользнувшись на коряге
и чертыхнувшись, я сказал с дозированной насмешкой: - Привет! Ты - беглый каторжник.
Я узнал, твоё фото во всех газетах. Он приподнялся и сел вполоборота ко мне. Песок
осыпался с впалого живота. Пушок в паху был светлый, почти незаметный, но я с удивлением
увидел, что парень подбривает лобок. Член у него был в песке - аккуратный, среднего
размера, с такими же аккуратными, ни большими, ни маленькими, яичками. Сердце сжалось,
как диафрагма фотообъектива при полной глубине резкости, сделавшая отчётливым сразу всё.
Пацан хмыкнул: - Я не с каторги. Я после армии. Я Васька, то есть, типа, Василий.
- Ёлки, а я думал, что ты Тимофей и сбежал с последнего урока! - Вы всегда так
со всеми? Я свой дом приехал продавать, бабка разве вам не говорила? Я отвёл взгляд,
а затем вернул фокус, скользнув от его лица вниз, к паху: - Я тоже здесь загораю
голым. - Я видел. - Следил за мной? Ты маньяк? Ты меня сразу убьёшь или сначала
надругаешься? Он засмеялся: - Нет, не убью, даже если захотите. А надругаться -
это как? - Это когда один голый мужик другого голого мужика... - Так вы, вроде,
одеты. - Сейчас исправлюсь! Я стащил с себя майку. И - раз уж начал Ваську
подзуживать - стал расстёгивать шорты. Шорты, ударившись карманом с фляжкой о камень,
гулко булькнули, а под шортами у меня не было ничего. Я нагнулся, достал фляжку, сделал
глоток коньяка, передал Ваське. Обожгло горло. Он тоже отпил. - За знакомство. Ну что,
будем загорать, пить или что ещё? Я понимал, что как-то нехорошо наглею, так легко
можно было и лишить себя удовольствия пялиться на голого пацана; но, в конце концов,
почему он следил за мной, голым? Почему был голым сам? Знал, что я к нему спущусь?
Да и, чёрт возьми, ну что случится, если я постою на границе дозволенного? Он ударит
меня, если я попробую потрепать его по плечу? Но я очевидно сильнее его! - А что
ещё? - спокойно спросил Васька. - Ну... ты красивый... даже нет, ты... ты приятный.
- Так красивый или приятный? - Тебя хочется погладить. Это можно? - Можно,
если хочется, - отозвался так же просто он. - Это же приятно, когда гладят.
страницы [1] [2]
Этот гей рассказ находится в категориях: Мужики и молодые, Любовь и романтика, На природе
Вверх страницы
>>>
В начало раздела
>>>
Прислать свой рассказ
>>>
|