Горячая гей библиотека

Армейские будни (глава 5, последняя)

Часть 3

XVI.

Родная часть встретила нас теми же рожами, стенами и запахами. И оказалось, что ничегошеньки я не забыл. Всё происходившее здесь когда-то навалилось на меня почти осязаемой тяжестью и болью, огорошив изменившееся в тайге нутро до тошнотного сблёва.

Я опять замкнулся, отстранился от всех, вызверился. Хотя никаких, вроде бы, причин к тому не было. Старики не доставали, молодёжь почтительно внимала, командиры посматривали уважительно. Но тот же антураж, тот же долбоебизм, та же рутина.

Перов встретил меня как родного. Широко улыбаясь, обнял, забалагурил, затормошил. Я, оглушённый воспоминаниями, невпопад ронял скупые реплики, хмурился и отстранялся.

Кажется, Олег обиделся. Или подумал, что имевшее место событие на выселках как-то изменило моё отношение к нему. Во всяком случае, Николаич посмурнел и отстал от прибывшего. Но ненадолго. Через день он уже опять вовсю тормошил меня, звал покурить и, приезжая в часть, тут же приходил проведать. Я был благодарен ему за внимание и товарищескую ласку, которая буквально бесила Завадского. До такой степени, что пару раз они срывались на кулаки. Лёва и так ходил как в воду опущенный, тоскливо следя за мной взглядом, а тут ещё Перов со своей болтовнёй и братскими объятиями!

Как только сержант находил нас где-то вдвоём, он начинал свирепеть. Особенно если Николаич сидел рядом, по-товарищески приобняв меня за плечи и склонившись к моему лицу, чтобы поведать что-то конфиденциальное. Лёва бледнел и исходил колкой желчью. Правда, только в адрес Перова. Меня в такие моменты он просто не видел, коротко взглядывая сквозь бывшего ученика и любовника.

О сексе временно не думалось - так на меня подействовала обстановка. Она напрочь лишила младшего сержанта Кострова всяческих желаний. Да и негде было. Всё время кто-то сновал рядом, проходил, спал или шевелился. Ночью по казарме похаживали дневальные, дежурные, а делать это в кровати Завадский не решался, так как в любую секунду мог проснуться сосед справа или слева, или сверху, или ещё какой-нибудь. Поэтому он сатанел и бесился - видит око, да зуб неймёт.

Изредка мы оказывались на короткие мгновения одни где-нибудь на КТП, в хранилище, в умывалке. Он подходил и шептал, горько смотря прямо в глаза, о том, как ему меня не хватает, как он хочет опять чувствовать мою кожу, мои руки, мои... Ну, всё остальное. При этом несуразная одёжка его начинала топорщиться в положенных местах, румянец густел, а капризные губы предательски дрожали.

Признаюсь, такие речи и вид Лёвкиного возбуждения трогали и мои тайные струны, готовые завибрировать под его нетерпеливыми пальцами. Они (эти проклятые струны) бурно реагировали, и оказывалось, что никакая обстановка не в силах лишить меня штормовых вихрей в крови. Хотелось тут же рвануть сержантский ворот так, чтобы полетели пуговицы, опрокинуть его на стол, вцепиться губами в сосок и властно вытряхнуть парня из штанов, заголяя смуглую задницу. Но кто-нибудь появлялся, и мы расходились по углам.

В бане мне приходилось чувствовать на себе две пары глаз, буквально высверливающих дырки в моей мускулисто поджарой фигуре. И Перов, и Завадский, забыв об окружающих, провожали горящими взглядами каждое телодвижение объекта своих вожделений, хотя Олежка никогда не заговаривал о повторении пройденного на заимке (правда, он слишком часто одаривал меня дружескими объятиями и укладывал руку на бедро в разговоре). Двум воякам приходилось прикрывать пах подручным материалом, и я начинал бояться, что вскоре вся эта тряхомудь станет достоянием общественности. Но сделать ничего было нельзя - оставалось уповать на их скорый дембель.

Впрочем, говоря о переживаниях двух старичков, сходящих с ума по суровому "младшому", нельзя не упомянуть о собственных этого "младшого" душевных клокотаниях. Потому что меня вид изнывающих парней, речи Завадского и такие разные, но одинаково желанные тела, постоянно снующие перед глазами в минимуме одежды (мы проживали-то вместе: и днём, и ночью), тоже вернули к жизни. Я смотрел на Лёву и вспоминал... Изгиб тонкой талии... Раскинутые ноги... Жадные губы... Поворачивался к Николаичу, такому большому, здоровому, и опять вспоминал... Угловатое лицо под густым белым дождём... Побелевшие от напряжения пальцы, вцепившиеся в косяк... Склонённые плечи...

В общем, наваждение было полным и обоюдным. Мы дружно капали слюной и сочились бесполезными соками. И ко мне вернулся изнурительный сон - моё проклятье.

Плотный столб света разрезает пугающий сумрак, и в нём рождается силуэт. Огромный, он заполняет всё вокруг, плывёт ко мне, протягивая щупальца и что-то шепча.

Этот безумный шёпот, вырвавшись из чернеющих сгустков тьмы, становится, наконец, слышимым. Он гудит набатным колоколом, давит, рушит барабанные перепонки, нарастая вместе с приближением силуэта. Что это? Кто это? О чём спрашивает?

Меня выгибает агонией страха, сумасшедшего желания и боязни узнать в надвигающемся силуэте кого-то конкретного.

Зыбкое пятно надо мной... Плывущее сквозь поредевший и не такой уже враждебный туман. Искры гаснут в нём, выхватывая мгновенно ускользающие черты чьего-то лица. Господи, да кто же это?

Руки. Руки, дотянувшиеся до моего невесомого тела. Они ласкают меня. Бьют электрическими разрядами обострённой чувственности. Кружат по пляшущим мышцам, сокращающимся с частотой вылетающего из груди сердца.

Боже, как хорошо! Меня бросает навстречу несмелым пальцам. Выгибает и выворачивает. Только бы достать! Только бы дотянуться!

Беспокойство растёт. Во мне зреет одно лишь желание, сравнимое по силе с мучительным выбором жить или не жить: узнать, разгадать, разглядеть. Тщетно...

Кроме всего прочего, я сильно удивился на следующее после приезда утро, когда в умывалке увидел ладное тело лейтенанта Мишки, стоящего в одних трусах плавками. Россыпь родинок на высокой груди резанула глаз.

Я молча оглядывал торс молоденького офицера, перекат кубиков под тонкой кожей на животе, аппетитный внушительный холм под белой тканью и не мог понять, что он тут делает в таком виде. Оказалось - в связи с приездом в часть нового семейного офицера и наличием острой нехватки жилья неженатого лейтенанта временно поселили в казарме, в угловом кабинете, и он там прочно обосновался, заодно обеспечивая порядок в роте после отбоя.

Мишка имел ключи от всех казарменных помещений и контролировал обстановку полностью. Отцов-командиров такое положение вещей устраивало, а лейтенант не протестовал. Так что я получил возможность регулярно разглядывать ещё одни приятные мужские телеса.

А время шло, и настал тот день, когда Перов, как привилегированный служака ("самого" возил), в последний раз ставил в отапливаемый ангар комбатовозку. Мы, его сослуживцы, обставили этот ритуал небывалой торжественностью, нелегально хватанули спирту и закатили машину с водителем в гараж, что называется, на руках. Отпили ещё по глотку и бодро отправились в казарму - время было позднее. Но Николаич попросил "Костра" остаться, чтобы помочь в чём-то. И как только последний красноармеец удалился, а ворота были заперты изнутри, Олег буквально свалился на меня, лихорадочно срывая бушлат.

Раздеться до конца терпежу не хватило. Поэтому, путаясь в многочисленных слоях формы, он завалил меня на тёплый ещё капот машины прямо в расхристанной одёжке и вцепился губами в высвобожденный член.

Процесс длился считанные минуты. Но, когда Николаич, блаженно улыбаясь и слизывая вытекшую изо рта сперму, оторвался от инструмента, я грубо рванул его ремень, спустил штаны и нагнул. Он попытался остановить "помощника", даже успел бормотнуть:

- Не надо, Серый, - и разогнуться, но я властно вернул его в знакомую позу и заставил коротко вскрикнуть, когда вломился в анус.

Причём водила не переставал упрашивать меня остановиться и продолжал слабо сопротивляться, но его ненастойчивые: "Серёга, не надо", "Пожалуйста, нет!" - и его вялое противодействие только разжигали мою кровь.

Я был нарочито груб - казалось, что именно такого ему и надо. Дембель кряхтел и стонал, раскачивался и скрёб по капоту ногтями, метался и ухал на кукане, деловито распахивающем его внутренности, а потом завыл и кончил на грязный бетон гаражного пола.

Я ещё долго втыкал долото в сжавшееся очко и, почувствовав, что оргазм близок, развернул парня, поставил на колени, залил белую грудь вязким соком и вытер опадающий орган об его ускользающие губы.

Перов покорно облизывал солёную головку, чмокал и громко вздыхал. А чуть позже он выгнулся и протяжно прокричал победную песню, когда я, нагнувшись, насадил своё горло на толстый, пахнувший прело и горько его отросток - мне захотелось, чтобы он помнил на гражданке не только сосновый косяк и зелёный капот комбатовозки.

Вернулись мы, после того как Олег благодарно слизал с моих губ остатки собственных соков, довольно поздно. Дежурный уже послал за нами гонца, которым вызвался быть разъярённый Завадский. Столкнувшись с пропащими в дверях, он только сумрачно мазнул взглядом по моему лицу и смачно выругался.

Зато как он радовался, убедившись в том, что соперник действительно отбыл домой. Он даже позволил себе вечером коротко прижаться к моему заду, когда мы остались одни в умывалке, и, напевая, пошёл на боковую, грациозно покачивая волосатыми бёдрами. Мне оставалось только вздохнуть, глядя на удалявшуюся спину.

страницы [1] [2] [3] [4] [5] [6]

Этот гей рассказ находится в категориях:
Военные, Молодые парни

Вверх страницы >>>
В начало раздела >>>
Прислать свой рассказ >>>