Горячая гей библиотека

Брат мой - враг мой

Часть 1

Земля неожиданно ушла из-под ног, и всё тело с силой электрического тока пронзило неприятное чувство свободного падения, которое и длилось-то всего пару мгновений. Быстрее этих мгновений носились только мысли, которые одна за другой предсказывали болезненное падение. Но они были ошибочны, одна за другой. Падение оказалось адски болезненным. Боль мириадами пчелиных жал, волчьих клыков и игл ежей вонзалась в тело, но не с той стороны, куда его клонила неумолимая сила тяжести. Боль вонзилась в правую руку, которая позже всего коснулась земли. Огненными языками она расползлась по всей руке от плеча до пальцев и закружилась волчком где-то посредине. В глазах потемнело, и множество маленьких фейерверков заблестело в темноте.

Врач констатировал перелом лучевой кости. Видимо, удача дрочила в кустах, пока я играл в волейбол...

Сочувственно отгремела медицинская сталь, успокоительно пахли бинты. Обнадёживающе звучали слова басовитого врача, и чем они становились короче, тем больше действий совершала красиво стареющая медицинская сестра.

Боль жарким солнцем иссушила полные воды моих эмоций. Врач уже чаще заглядывал мне в лицо, и его губы кривились в наливающейся улыбке. Тренер, прозванный нами безумным Максом за гиперопеку и почти суровую требовательность, сидел у стены на кушетке, которая для него ничем не отличалась от скамьи для запасных игроков. Впрочем, похоже, и гипсование для него ничем не отличалось от игры. Он беспокойно смотрел то на мою обрастающую гипсом руку, то на моё лицо, то на широкую спину врача, которая была так же неинформативна, как и его лицо, когда меня привезли в ближайшую больницу районного городка.

- Тебя как звать? - улыбка врача наконец разорвала чувственный изгиб его губ.

Было что-то притягательное в этом эскулапе. Одна постоянно ускользающая деталь в его внешности и в его действиях притягивала меня. То ли низкий голос, то ли хамоватая уверенность в складках вокруг глаз, то ли лаконичные движения рук, по-отечески вселяющие спокойствие.

- Митя, - бесцветно ответил я.

- В общем, Митя, раньше, чем до свадьбы заживёт.

Он нежно тронул меня за плечо и внимательно заглянул в лицо, чуть приосанившись, словно он не гипс накладывал, а только что подстриг меня. В этот самый момент в его умных глазах сверкнули бесовские огоньки. Не знаю, что должно было произойти дальше, мне показалось, что даже медсестра в какой-то момент почувствовала себя лишней. Но безумный, безумный Макс, некстати скрипнул кушеткой и спросил, едва размыкая спёкшиеся от напряжения губы:

- Долго будет срастаться?

Врач обернулся, словно только что обнаружив на кушетке тренера, и брезгливо, как непонятливому ответил:

- Четыре недели.

Четыре грёбаных недели!

Макс, всё ещё погружённый в свои мысли, словно виноватый в том, что из-за случайной подножки на меня упал капитан моей же команды, заботливо схватил меня за локоть, когда я сходил с крыльца больницы. Я посмотрел на его красивое мужественное лицо, преисполненное глупого сожаления, и с непонятной на кого обидой сказал:

- Я всего лишь руку сломал, а не сиротой остался.

Странно, что я отдёрнул руку, хотя почти всю смену я неуклюже добивался того, чтобы он чаще прикасался ко мне. А касания его были волшебны. Когда он подходил к нашей команде, он украдкой клал свою ладонь мне чуть выше поясницы и по очереди надавливал кончиком каждого пальца. Чувствуя на себе эту сложную партитуру, я отключался и не слышал того, что он говорил, и он повторял для меня почти каждую свою реплику. После разговора с ним я почти всегда уходил с лёгкой эрекцией.

В Тойоте директора спортивного лагеря, которая играла роль кареты скорой помощи, Макс положил мне руку на колено и большим пальцем поглаживал его, вычерчивая нежные вензеля. Чувствуя близкую эрекцию моего немаленького строптивца, я прикрыл промежность левой рукой, так как правая сломанная была на повязке и не могла прийти на помощь. Заметив это, мой безумный Макс переставил руку выше, почти на бедро, и снова заиграли кончики его пальцев.

Они играли и по возвращении в лагерь, но я их уже не чувствовал, когда узнал, что моя карьера волейболиста завершена...

Я смутно помню, как я вернулся домой. Все эти дни я чувствовал себя чемоданом, который переставляли из угла в угол и перевозили с одного места на другое, не спрашивая моего мнения, и не интересуясь моими желаниями. Да, я не мог делать что-то двумя руками также же бойко, как остальные, но меня оградили от всего. Если бы существовал стеклянный колпак в мой рост, уверен, меня бы посадили под него.

Когда всё становилось невмоготу, я стрелял у деда сигарету, мы перемигивались с ним, как заговорщики, и я уходил тайком курить за баню.

В один день к большому семейному обеду, устроенному по случаю какого-то пустяка, приехал мой сколькотоюродный брат с друзьями. Конопатая родственница, вот уже как двадцать лет выглядящая на тридцать, решила заботливо напомнить мне степень родства с братом. Эта степень сразу же возросла экспоненциально после фразы "брат мужа сестры тёти моей матери" и возвелась в квадрат после уточнения "то есть внук брата мужа моей двоюродной тётки". К счастью, конопатую родственницу очень быстро окликнули на кухню, и мы остались с братом одни. Он презрительно сощурил глаза, хмыкнул на мой гипс и спросил:

- Ты какой рукой дрочишь?

- Обеими, - съязвил я.

- Смотрите-ка, кто-то тут подрос, - иронично растянул брат и уже вполне угрожающе добавил: - Давай я тебе вторую руку сломаю, чем дрочить будешь?

Так всегда проходило наше общение с братом, сколько я себя помню. С годами менялся контекст, но эмоционально разговор оставался прежним и обязательно с угрозой членовредительства уже через пару фраз.

Впрочем, прошедшие с моего отрочества годы заставили меня по-другому взглянуть на брата. Я его больше боялся, чем любил или уважал. Меня всегда пугали его худоба, бесконечные ссадины на руках, очень коротко остриженные волосы, спичка или зубочистка во рту, которую он медленно, словно корова, не то жевал, не то переворачивал. Точно так же, как потрёпанный вид уличного кота неизменно говорил, что это тот ещё забияка. Но тело моё и мой мозг, омытые гормонами после полового созревания, открыли внутренний нюх, и я понял, что парни, подобные моему брату, меня чертовски привлекают.

Конечно, брат меня подкупал не столько своей внешностью русого деревенщины, сколько тем, что я описать не могу. Что-то было ещё кроме безапелляционной уверенности, наглости и бунтарства. Хотя и этого хватало, чтобы отдаться ему с потрохами. Особенно, когда на нём были тёмно-синие потёртые треники, сквозь которые порой нескромно выпирало его мужское достоинство, словно он и не носил трусов.

В старом блюдце с амбициями тарелки кис салат. Всё было в нём прекрасно, кроме чернослива, который я не выносил. Родственники и их друзья, которые тоже выдавали себя за родственников, с раскрасневшимися от жары и водки лицами облепили садовый стол, который был изначально квадратным, но благодаря останкам серванта, приделанных с обеих сторон, он приобрёл благородную прямоугольную форму.

Как же я не любил эти семейные обеды! Я всегда томился не столько родственниками, сколько их суверенным правом задавать неудобные вопросы о моей личной жизни. Но хуже всего было, то, что мои жалкие попытки ответов не умаляли их любопытства. Наоборот, к ним они приставляли новые вопросы, порождая чудовищную конструкцию, которую они ласково именовали задушевным разговором.

Я отнекивался почти от всего и уныло ковырял вилкой салат, тайком поглядывая на друзей брата. Их было трое. Наименее симпатичным был Гоша. Низенького роста, с большой головой и лошадиной физиономией, которая находилась почти на гране гармонии: будь его нос чуть длиннее или рот чуть меньше - и его можно смело помещать в кунсткамеру. На первый взгляд, он казался коренастым, но удивительно широкие для мужской фигуры бёдра упорно тянули эпитет, не иначе как бабский. Бабьего ему добавляли пухлые пальцы, и ещё то, что он беспрестанно мучил окружающих вопросами обо всём, что видел. Друзья его односложно, со скрытым раздражением, отвечали ему, надеясь, что повисающие паузы умерят его неудержимый вопросительный понос, но родственники обстоятельно и долго всё ему объясняли, обозвав Гошенькой.

Долговязый Ваня выглядел симпатичнее, хотя и был деревянной куклой на шарнирах. К удивительной подвижности его конечностей добавлялась беспрестанная улыбка, которая, кстати, ему шла. У него был неправильный прикус, и мне подумалось, что улыбка - это его нормальное состояние. Ваня был довольно волосат. Чёрные непослушные волосы выглядывали из-под ворота футболки, они длинными волнами покрывали его руки и даже немного карабкались по ребру ладоней. Он часто отрывисто смеялся, спешно прикрывая рот рукой, и всегда при этом смотрел на брата, словно спрашивал, можно ли ему смеяться.

страницы [1] [2] [3] [4]

Этот гей рассказ находится в категориях:
Молодые парни, С братом, Совращение натурала

Вверх страницы >>>
В начало раздела >>>
Прислать свой рассказ >>>