BlueSystem >
Горячая гей библиотека
Заживо погребённыеЧасть 5 Молодой человек, очень красивый, смуглый, ещё совсем без признаков взрослеющего мужчины, с
пепельно-чёрными густыми с отливом волосами, очень приятно и куртуазно улыбнувшись,
первым протянул руку и представился. После чего он изящно как бы отодвинул себя в сторону,
уступая место нежной блондинке с пшеничными волосами, огромными голубыми глазами, по-лисьи
щурившейся и наверняка знающей цену настоящим мужчинам, узнающей их с первого взгляда:
не нежных юношей, ярмарочных балаганов и фанфаронов, модных бонвиванов и болезненных
интеллигентов, а настоящих мужчин, кого бы они не предпочитали в постели. Она очень нежно,
плавно и молниеносно, словно русалка, вынырнувшая из морских глубин, прикоснулась обеими
руками к Его щекам и слегка прильнула своими большими губами к уголку Его губ, не проронив
ни слова. После почти немых приветствий юноша с голубоглазой Марго (так звали девушку)
отошли немного в сторону и тут же принялись полушёпотом, как-то по-заговорщицки, что-то
обсуждать, временами бросая вопросительно-томные взгляды в Его сторону. Софи отвлеклась
на огненно-рыжего молодого человека, такого высокого и худого, что он напоминал масленичную
бабу, блуждающую промеж гудящей толпы. Это был самый главный выдумщик-затейник, режиссёр
сегодняшнего спектакля и здешний светский лев. Один из тех самотканых нигилистов, которые
носили нелепую фарсовую одежду, старались всех переговорить, рассмешить и убедить в своей
оригинальности, фантазии и, конечно же, в своём праве, обращались ко всем вокруг
исключительно на Вы и сверху вниз. Благо, его рост, рыжая грива и неизменная, огромных
размеров, искусственная фетровая астра, почему-то зелёного цвета, кочующая с пиджака
на пиджак, позволяли ему быть всегда гвоздём программы и в центре общества. Даже среди
таких непохожих друг на друга людей... Сколько прошло времени с тех пор, как они остались
наедине, вдвоём, среди нескольких десятков человек? Он не знал. Вечность или несколько
секунд? Как же глупо, наверное, Он выглядел в тот момент. Каким беззащитным и слабым казался.
И каким наивным Он был, когда думал, что никто ничего не понял. - Здравствуйте. Рад Вас
встретить снова, тем более в таком месте. Я, признаюсь, не ожидал, но мне действительно
приятно. Сам не знаю почему, но видеть Вас здесь намного приятнее, чем многих присутствующих.
И ещё, я безумно удивлён и счастлив, что Вы хороший, близкий друг нашей Сонечки. Это знак.
У Сони появился милый друг... Даже трудно себе представить, - мягко и немного как бы
забываясь закончил своё приветствие недавний инспектор рыбной базы, расхриставший сердце
её директора. Он говорил так, словно пел. Слова его были настолько просты и искусны,
звучали так легко, что представлялись самой большой наградой для тех, кому были адресованы.
А ведь они были адресованы Ему. - Я не друг. То есть не совсем друг. Не совсем, -
буквально выдавил Он из себя. - Меня зовут Марк, если помните, конечно, - мягко
улыбнулся русоволосый юноша, - хотя это не имеет ровно никакого значения. Вы, наверное,
меня и не узнали вовсе, а моё имя, поди, и подавно. А вот я отлично помню, как вас звать.
Хотите проверить? - уже как бы заигрывая, продолжил Марк. - Вас зовут... - Я вас тоже
помню, - вдруг резко оборвал его Он. - Я помню ваше имя и ваше, вашу... вашу бригаду:
женщину и мужчину. Воздух вокруг Него вновь наполнился ароматом васильковой воды и
нечаянной свежестью. Отчего Он так робел перед этим совсем ещё юным созданием? Всего
несколько минут назад Он был готов предать дружбу с Соней, отказаться от неё, откреститься,
как от чумы, только бы этому русоволосому юноше не показалось вдруг, что у Него есть ещё
кто-то роднее и ближе его в этом постылом, потянутом тоской городе. У всех был кто-то свой:
у засаленной Цецилии Кох был её облезлый Ицхак; у Валентины Ивановны - красномордые грузчики
и толстозадые кладовщицы; у старой ведьмы - рига под театр со студентами; у рыжего режиссёра -
зелёная фетровая астра. Теперь и у Него появился... - Пойдём, здесь невозможно скучно, -
черноволосый юноша дотронулся своей рукой до руки Марка, как-то грустно и даже немного
с сожалением глядевшего на случайного знакомого. - До свидания, - непосредственно и
как бы извиняя себя, обронил Марк, повернув голову в Его сторону, и, ни на минуту
не задержавшись, растворился в толпе. Из тёмного угла напротив на Него пристально и
очень серьёзно смотрели голубые глаза Марго, готовой то ли разрыдаться, то ли расхохотаться
прямо Ему в лицо. Она смотрела так испытующе-пронзительно, что было не по себе. В одно
мгновение она двинулась в Его сторону. Он сейчас же, как бы в ответ, сорвался с места и
быстрым шагом направился в другую, противоположную. По пути Он столкнулся с красными губами,
выпустившими Ему в лицо облако густого сигаретного дыма и попытавшимися встать у Него
на пути. Слегка отдёрнув костлявую руку, ухватившую Его за манжету сорочки, Он, не помня
себя, выбежал на улицу, остановился и стал жадно хватать ртом холодный сырой воздух. Было
тяжело дышать, из глаз невольно лились слёзы, сердце отдавало в виски и понемногу остывало.
Как же было больно. Как тяжело. - Пойдём домой. На вот, надень куртку, мы сейчас совсем
промокнем или замёрзнем. Всё равно. Ты весь дрожишь от холода, - Соня, вся как в лихорадке,
подошла сзади, накинула Ему на плечи линялую штормовку и слегка приобняла Его. Она
с большим вниманием и тревогой, стоя в стороне, наблюдала последние мгновения прощания
своего самого близкого друга, своего возлюбленного и молодого человека по имени Марк -
человека из другого мира, как бы сказал её отец, из другого теста. Тотчас она поняла
Его до конца, и вся загадка о Нём стала ей ясна, как божий день. Решив сдержаться, что
только ей сейчас и оставалось, она засобиралась из уже порядком прокуренной риги, бегло
прощаясь с попадавшимися ей на пути гостями. Одна толстая, опившаяся картофельным пойлом
баба лет пятидесяти, подвизавшаяся в обществе на побегушках у фетровой астры, больно
толкнула жирным локтем Сонечку в плечо, когда та поравнялась с ней. Хрупкую девушку
шатнуло от крепкого удара и резкой боли, отчего она резко оступилась и упала ниц, прямо
у ног захмелевшей матроны. - Вшивая выкрестка, гнилая блядь! А, вонючая проститутка!
Лучше б ты сдохла тогда, драная твоя шкура! - опитая в сизый дым баба грозно нависла над
растянувшейся на деревянном помосте риги Сонечкой и сыпала в неё проклятьями, брызгая
слюной и топая опухшими ногами-колодами. - Мать моя, бедная, почившая без времени в бозе,
святая женщина, столько сил потратила на тебя, чтобы выходить из горячки, из окаянной
хвори твоей, на роду всем вам написанной! Тут вдруг тётка, в желании схватить Сонечку
своими мужицкими ручищами, двинулась с места, но сейчас же скосилась и рухнула всеми своими
телесами на пол, едва не зашибив собой бедную девушку. Соня уже попыталась встать,
слабо понимая всё, что с ней происходило в последние несколько минут, но баба ухватила её
за ногу и мощно потащила к себе. Она вся уже взопрела от вина, духоты и злобы; огромная её
накладная коса распустилась и трепалась, как сломленная ветка; лямка нелепого ситцевого
платья, больше напоминавшего ночную сорочку, разорвалась, вывалив наружу дюжую грудь,
походившую на доброе коровье вымя. - Ух, сатана! Да я тебя сейчас своими рученьками,
вот этими самыми, не пожалею, задушу, раздавлю, как жабу, как последнюю гниль! Отец твой,
скаред и анафема, идол пархатый, мне, мне, божьему человеку, отказал в месте, когда
перебивалась я с хлеба на воду, мать больную свою, мученицу, объедками кормила. Три
копейки пожалел, паскуда! И было место у него, я это верно знаю, а не вышла я рожей,
видать, полы в аптечке ихней драить! "Вы распугаете покупателей, вы уж больно громки", -
вот что мне он сказал тогда! А я в ногах его валялась, молила, когда осталась одна,
погорелицей, с матерью-то больной, старухой, да без дела, да без супруга - своего
кормильца, удушившегося в дыму, словно в гиене огненной! Сдохни! Сдохни сто раз, сгинь
в ад! Она уже почти без сил тормошила Соню, когда набежавший люд стал отдирать
расхристанную бабу от обезумевшей девушки, настолько потрясённой происходящим, что
не было в ней тогда ни страха, ни боли. Стайка молоденьких барышень помогла Соне
встать с колен, девушки придерживали её и ободряли, как могли, опасливо загораживая
от сбесившейся ведьмы, которая, впрочем, уже и не пыталась более настичь её, но теперь
только, удерживаемая двумя сибаритами, один из которых был со страшным серым бельмом,
а второй носил чёрные, как смоль, английские усы, тяжко дыша, обливаясь потом, вдруг
чётко, чеканя каждое слово, уже совершенно в себе, негромко заговорила: - Смотри
на меня, слушай и запоминай. За то, что отец твой не дал мне на кусок хлеба заработать
своей же каторгой в аптеках и ночлежных домах его, не признав за собой благодарность
матери моей за труды и молитву её над тобой, помиравшей от чахотки, когда никакие
порошки твоего батюшки не сподобились помочь тебе, никакие лучшие столичные доктора
не давали и ломаного гроша за твою жизнь, за то, что ныне покойная моя родительница,
перед смертью проведя месяц без маковой росинки во рту, на слабых, больных ноженьках
своих, по слёзной просьбе матушки твоей, прибежавшей и убивавшейся по тебе, пошла и
шептала над тобой три дня и три ночи за кружку молока от прачки вашей, за то, что
отец твой побрезговал мной, когда я от горя пришла проситься взять меня на работу,
проклинаю тебя. Не отца, не мать твою, страдалицу от жилы и кровопийцы (знаю, что он
всячески запретил благодарить старуху мою, боясь запачкаться, а только велел ломоть
хлеба с молоком подать в дорогу Алевтине, прачке вашей), а тебя, тебя, змея
подколодная, проклинаю. Будешь скоро мучиться так, что сама в петлю полезешь; тогда
уж и обречёшься на муки вечные адовы, а я уж и мараться не стану, как папенька твой.
Вокруг стояла такая тишина и всеобщее онемение, что словно и не было вовсе никакого
спектакля, праздника премьеры в снятой риге, ещё недавних весёлых тостов, всеобщего
смеха и громких торжественных слов.
страницы [1] . . . [3] [4] [5] [6]
Этот гей рассказ находится в категориях:
Любовь и романтика, Мастурбация, Молодые парни
Вверх страницы
>>>
В начало раздела
>>>
Прислать свой рассказ
>>>
|
