Горячая гей библиотека

Любовь нечаянно нагрянет

Часть 1

Из всего раннего периода жизни помню единственное: Крым, сладкая тёплая ночь в Судаке, шелестит и шепчет нечто нежное море. И бабушка поёт:

- Любовь нечаянно нагря-я-янет...

Не думаю, что бабушку тогда накрыла тень курортного романа, - она была со мной и с дедушкой. Должно быть, днём прозвучало из пляжного репродуктора и вот в ночи всплыло:

- Когда её совсем не ждёшь...

- Бабуся! - кричу я. - А почему "когда не ждёшь"? А почему "нечаянно"?

- Потому что любовь, - смеётся бабушка, - по заказу не бывает, она всегда неожиданно!

- А я тебя, бабусенька, люблю ожиданно! Я тебя буду ожиданно всю жизнь любить!

И я обхватываю её колени и плачу, исхожу сладкими слезами, и она тоже плачет, и утешает меня, и говорит, что люблю же я маму и папу и дедушку я люблю, а я, давясь слезами, говорю, что их я люблю, а без неё жить не могу! - и бабушка подхватывает меня на руки, и зацеловывает, и тоже говорит, что жить без меня не может и что всю жизнь будет любить.

И мы не знаем оба, что через пять лет умрёт дедушка, а ещё через пять и папа и что мама после смерти отца начнёт пить, причём некрасиво и быстро, и когда мне стукнет восемнадцать, она выставит меня из дома, прочитав случайно мою переписку "ВКонтакте" с парнем, который рассказывал о своём опыте однополого секса. Да, мать, когда я вернусь из школы, на пороге даст мне пощёчину, пьяно покачиваясь и крича на весь подъезд:

- Шлюха! Пидор! Уматывай, блядь, пидор, вон! Лучше бы я сделала аборт! Это ты ебёшь своего, блядь, Игоря в жопу или он тебя ебёт?!

Моя кровь яростно и оскорблённо вскипела тогда. Я был оскорблён не тем, что мать называет меня "пидором", а тем, что она сказала такое про Игоря, моего лучшего и любимейшего друга. О господи, она решила, что это был Игорёк, - тот, с кем я переписывался! А того даже звали иначе. А Игорю я писал стихи ("Когда в ночи твоя рука круги выводит на стекле...") - и плакал, целуя окно в комнате, у которого мы накануне стояли, болтали и улыбались друг другу.

Его лицо улыбалось мне с заставки телефона, и я целовал телефон и мысленно целовал его серые и всегда грустные, даже при самой широкой улыбке, глаза, и тёмные мешочки под глазами, и жёсткие чёрные волосы, и какой-то идеально арийский нос. Когда он оставался ночевать у меня или я ночевал у него, это были ночи счастья, потому что я обнимал его, лежащего рядом, а он никогда не сбрасывал руку. Он знал, что я его люблю. Он не знал только, как так случилось, что старая дружба вдруг проросла именно любовью, - а случилось это нечаянно, когда я никакой любви к Игорю не ждал, потому что он и так был друг и сосед по парте. А тут мы не виделись всё лето - он уезжал к родственникам в Сибирь; и вот за партой 1 сентября оказался другой совершенно Игорёк, Гошка, Гошенька: молодой бог, молодой красавец, от которого я обезумел, не понимая, что со мной творится.

Но к утру 2 сентября я понял. Я. Жить. Без. Него. Не. Могу.

И это было нечто совсем иное, чем старая дружба с соседом по парте.

Любовь нечаянно нагрянула, как, должно быть, вваливается поутру с обыском в квартиру мирно спящего бизнесмена отряд СОБРА с "калашниковыми". На школьной линейке я смотрю, не могу наглядеться на Гошку и вдруг понимаю, что это наш последний школьный год. А дальше ничего этого не будет. И мы не будем вместе за одной партой уже ни-ког-да. И вдруг я понимаю, что это катастрофа. Мне дико хочется плакать. Нет, я хочу вечно ходить в школу. Только затем, чтобы вечно сидеть с ним за одной партой.

Со мной случилось то, что случается со всеми влюблёнными. У меня выросли крылья, давшие силу подъёма. И появился страх, что могут подстрелить, расставить силки, насыпать отравленного зерна. Не мне, а тому, в кого ты влюблён. Но я ещё не видел отравленного зерна в руках матери, когда вечерами, возвращаясь домой от Гошки, находил её спящей на диване у включённого телевизора и перетаскивал на кровать. Сначала она ещё успевала припрятать полупустые бутылки за диван, а потом просто пустые, а потом бросила их прятать.

А с Гошкой мы так же вместе сидели за партой, делали уроки, играли за компом - и раньше, когда засиживались допоздна, он, бывало, у меня оставался, и мама давала второе одеяло и вторую подушку, но теперь я стал стыдиться приводить его к нам.

Я всё чаще оставался ночевать у Гошки, и его мама с сочувствием и печалью глядела на меня, укладывая на разложенный диван в Гошкиной комнате, принося вторую подушку и второе одеяло. И я ловил себя на постыдном чувстве благодарности. Оно маскировали мою любовь.

И, засыпая, я упивался сладко-подлыми мечтами: мы пошли бы с Игорёшкой в поход, поставили бы палатку, потом отправились купаться, и Гошка стал бы тонуть, а я его спас, делая искусственное дыхание, рот в рот. И потом, когда бы он очнулся и его стало бы трясти от озноба, я стал бы согревать его своим голым телом - а что ещё могло бы его согреть? В общем, и спасти захочешь друга, да не выдумаешь как - как пела под гитару когда-то моя мама, когда ещё был жив папа и мама не пила, а пела, а я не понимал ещё тайного смысла банальных песенных слов...

- Бля! Сынок - пидор! Уёбывай отсюда нахуй!

Мать второй раз бьёт меня по щеке. У неё нет аккаунтов в социальных сетях. В гостиной бубнит телевизор, объясняющий маме, что пидоры - это не люди. Он приносит в голову матери ту же муть, что приносит ей водка. Мать сделала выбор между водкой и мной. И между мной и телевизором.

Но когда любовь поднимает тебя над миром, она даёт силы. Не над телевизором, нет. Над собственной жизнью.

Я прохожу в свою комнату и говорю сам себе, что у меня есть четверть часа на сборы. Белье и шмотки - в спортивную сумку. В рюкзак - учебники, тетради и ноутбук. Прежняя жизнь завершена.

- Пидор, сынок, а? Уйди нахуй, убью, блядь!

Мать стоит в засаленном байковом халате. Я чувствую себя как в американском фильме ужасов, когда в родное, знакомое тело вселяется иное, чужое, инопланетное. Мать третью неделю не ходит на работу. Она либо спит, либо пьёт. Раньше она пила с кем-то, а теперь одна.

Я ухожу к бабушке, но перед тем, как закрыть дверь, говорю намеренно спокойно:

- Слушай меня внимательно. Не ори. Иначе весь подъезд будет знать, что ты мать пидора. Что это ты меня таким родила. Имей в виду.

Мать молчит и сопит, переваривая услышанное...

Когда я прихожу к бабушке, та плачет. Мать ей уже позвонила.

- Митенька, - всхлипывает бабушка, - мой маленький, мой миленький!

- Помнишь, ты пела про "любовь нечаянно нагрянет"? Она и нагрянула.

Я вижу, как бабушка постарела.

- Знаешь, я тоже... - бабушка начинает, но осекается, а я делаю вид, что она и не начинала говорить.

Я тоже ничего не объясняю.

Не объясняю, что с мужчинами у меня ничего не было. Что с Гошкой у меня вообще ничего-ничего не было, потому что это была моя любовь, но не его любовь, а я скорее умру, чем сделаю ему плохо. И я только в мечтах представляю, как мы гуляем по окраине нашего городишка, а на нас налетает местная гопота, ржёт, гогочет: "А что это тут у нас за парочка голубочков, пацаны, а может, это парочка пидорков?" Мы мотаем головами, но Гошке приставили к горлу выкидной страшный нож, а мне сказали: "А ну давай, повесели нас, дружку своему отсоси, а не то мы ему карточку отшлифуем!" И я вижу, как нож вдавливается в его шею возле кадыка, так что Гошке приходится задерживать дыхание, и как он глазами показывает мне: не смей, пусть лучше зарежут! Но это его решение, а у меня другое решение, и я расстёгиваю ему "молнию" на джинсах и схожу с ума от его запаха в паху, запаха кожи и хлеба, и вижу близко, как будто упал в пшеничное поле, его поросшее тёмным жёстким волосом поле, и достаю из трусов его крупный, мягкий, с наполовину приоткрытой головкой (в раздевалке в спортзале я видел - боковым зрением, не повернуться) член, и беру в рот. Волосы на лобке щекочут лоб, я вдыхаю этот сельский запах, и Гошкин член твердеет, и я сосу изо всех сил, и гопота гогочет, и член поднимается, как ракета, медленно, но набирая реактивную силу, поднимается из подземной шахты. И вот мне струя бьёт в рот, и как же это сладко! Но тут меня наглые чужие руки отодвигают от Гошки, водят его хуем по моему лицу, размазывая сперму, и кто-то стягивает штаны с меня: "Пацаны, только глядь, точно пидор, у него встал!" Но кто-то кричит "шухер!" - и ватага бросается врассыпную. Гошка плачет от бессилия и унижения, а я - от счастья.

- Прости, - говорит Гошка, - прости, прости, прости...

Мы идём к нам домой. Матери нет. Гошка умывается. И сижу на диване. Он возвращается и становится передо мной на колени.

- Я должен вернуть тебе долг, - говорит он.

- Нет, - шепчу я, - я за тебя могу умереть, а ты мне ничего не должен!

Но мой хуй наливается, возбухает, и мою ракету тоже не остановишь. И Гошка точно не на стороне противовоздушной обороны. Он расстёгивает мне ремень и рывком спускает с меня джинсы вместе с трусами. Он смотрит на пока ещё закрытую головку моего члена, потом решительно сдвигает крайнюю плоть и неумело сначала лижет, а потом берет мой член в рот, не зная, что делать с зубами, но я все равно кончаю чуть ли не мгновенно. Гоша стоит на секунду с закрытым ртом, потом проглатывает, потом целует меня в губы...

страницы [1] [2] [3]

Этот гей рассказ находится в категориях:
Любовь и романтика, С другом, Бисексуалы

Вверх страницы >>>
В начало раздела >>>
Прислать свой рассказ >>>