Горячая гей библиотека

Письма (глава 2)

Часть 7

Моему Коле

Горюшко моё, ты помнишь, как всё началось? В тот день я, как обычно, нырнул в метро, продолжая свой неприкаянный путь по интернет-маячкам, по явкам на незнакомые квартиры, по ладоням незнакомых рук. Подземный ветер забирался мне под одежду, суша мою кожу, взмокшую под томительной, слишком тесной для разгара солнечного весеннего дня теплотой. В рюкзаке у меня за плечами лежал полный джентльменский набор путешественника по чужим судьбам. Спускаясь на платформу, я успел увидеть то, как поезда одновременно разлетались в разные стороны, стуча об гулкие стены темноты пещер. Задержав дыхание, я торопливо пустил им вдогонку своё желание.

На миг опустевшая каменная зала вновь наполнилась потоком обитателей муравейника, заткнувших себе уши персональными децибелами, спрятавших глаза под серыми зеркалами забрал, скрывших кисти рук под защиту хирургической брезгливости. Ударив по лицу пологом неповторимого технического запаха, скрипичным визгом у моих ног замер очередной состав. Грохотом одновременно распахнувшихся гробов раскрылись равнодушные двери вагонов. Я летел в никуда, шатаясь от тряски, от остановке к остановке, от толчка к толчку, от удара к удару, пока из стихийной игры очередной станции, из случайностей серого потока не появился ты.

Ты встал напротив меня. Сквозь огромные стёкла солнечно-жёлтых стрекозиных глаз ты взглянул на меня. Электрический холодный свет моргнул. Вагон тяжело ударился, несясь в неизвестность. Я разглядывал тебя, словно созданного по канонам русской иконописи, и улыбался. Аномально длинный, почти болезненно тощий, лысый, с высоким узким лбом, с тонкими вытянутыми пальцами, с высокими широкими плечами, в торопливо летней одежде ты стоял передо мной. Боясь поверить приметам, я вздрогнул от осознания того, что ты тоже смотришь на меня, а уголки твоих тонких губ так же робко тянутся вверх, как и всё твоё не по-мужски хрупкое тело.

Мне было немыслимо расстаться с тобой взглядом и страшно было броситься к тебе прямо там. Пряча под всё той же анонимной улыбкой зажатый зубами язык, я сел на свободное место, с внутренним криком перемещая свой взгляд на свободное сидение напротив. За следующие секунды, показавшиеся мне часами, я успел вспомнить бесконечный легион всех тех, кто мог помочь мне. Не знаю, кто из них меня услышал, но твои глаза снова оказались напротив меня вместе с улыбкой, ставшей на долю миллиметра смелее, чем она была до этого момента.

Эта поездка была самой страшной в моей жизни. Если бы ты вдруг встал и вышел из вагона, я не смог бы ничего сделать. Я бы остался сидеть в уносящем меня вдаль вагоне, изо всех сил стараясь забыть свою трусость. Отчаянным матерным воем в окне за твоей спиной пролетели медные буквы моей станции, на которой осталась другая, неизвестная мне судьба. Не дыша, я молился перед твоим образом, ожидая, как апокалипсиса, конца этой ветки и ведя в уме обратный отсчёт трескучим напоминаниям об опасности. Вот осталась позади предпоследняя остановка, и я выдохнул. Всё, теперь мы неминуемо выйдем вместе из этого доходного дома людских встреч и расставаний. Но отступивший на мгновение страх вновь сжал ком в моём горле вопросом: что дальше?

Ты стоишь рядом со мной перед дверями, готовыми распахнуться в неизбежность. Я смотрю на тебя, готовый схватить тебя за рукав в попытке удержать тебя. Стоп. Платформа. Всё как в мутном сне. Мы осторожно бредём наверх, к неизвестности, шагая в ногу и почти касаясь плечами. Боже, как страшно! Не молюсь ни о чём, кроме смерти. Хочу умереть сейчас, здесь, на этом граните, но с улыбкой на губах, счастливым. Не надо продолжения! Готово! Всё!

Замерли. Подземный перекрёсток предлагает слишком много вариантов для нас двоих. Стараясь унять дрожь в пальцах, я ищу сигареты. Пачка так и норовит выскользнуть из моих мокрых ладоней. Первая спички ломается, вторая взрывается, обжигая мне пальцы. Больно! Почему мои страдания не прекратились там, в шуме улетающих вагонов?

- А я не курю, - тихо сказал ты.

Запал - и я втягиваю в себя дым, раздувая лёгкие, как при последнем в жизни вдохе.

- Хорошо, - выдыхаю я.

Вот она, первая в жизни сигарета, которая, казалось, никогда не повторится. Непривычная парализующая горечь на языке, едкое жжение внутри, кружение мира вокруг и лёгкая сладостная тошнота. Как было бы глупо закончить всё там, внизу!

Я не помню, о чём мы с тобой говорили потом, не помню, как узнал твоё имя, колкими шипами обнявшее мой мир и удерживающее его от распада до сих пор. Я не помню, как мы обменялись телефонами и как расстались. Я стоял на незнакомой окраине города и жадно тянул чёрный, густой, как весенние сумерки, хмель, который был не в состоянии опьянить меня сильнее, чем это сделал ты. Всю ночь я шёл куда-то, интригуя случайных, внимательных в своём любопытстве встречных влажными щеками от трясучей радости и пугая зазевавшихся приступами смеха от то и дело накатывающего на меня ужаса не встретить тебя больше в этой жизни.

Как было томительно прекрасно все последующие дни ждать твоего звонка, искать в телефоне твоё имя и в последний момент вместо того, чтобы позвонить, откладывать его в сторону и хвататься за курево, долго сочинять незамысловатые, ни к чему не обязывающие сообщения, а потом удалять их из телефона, так и не рискнув их отправить. И вот, в то утро, осмелев от алкоголя и долго смотря на твой номер, казавшийся мне мистическим заклинанием из цифр, я, наконец, почти нажал на кнопку вызова, как вдруг трубка заметалась в моих ладонях, напугав меня такой привычной мелодией звонка. На расцарапанном экране высветилось "Коля".

Для меня стало привычкой, дрожа в ознобе, бежать на твой зов и стараться не думать о тебе, когда мы были врозь. Это было сложно: не цепляться непослушными мыслями за то, как ты называл меня маленьким принцем, за то, как, парируя в нашей схватке цитатами, я робко напоминал тебе про то, что ты рискуешь оказаться в ответе за меня, чего я стал хотеть и одновременно страшиться этого. Я кричал тебе об этом в немой беседе наших взглядов, когда перед тем, как отпустить друг друга по разным линиям, мы каждый раз подолгу стояли лицом к лицу на перепутье и ловили легчайшие движения наших ресниц, бровей и губ. Мне казалось, что ты молча поёшь мне прощальную песнь, то ли грустную от горечи разлуки, то ли полную радостных надежд на новую встречу.

Узнавая тебя всё ближе, я стал, словно захватывающий роман, читать твою жизнь. Это был тот редкий случай, когда книгу было интересно читать, начиная с середины в сторону начала, при этом зная о том, что вторая часть не написана, и я рискую никогда не узнать финала текста. Мне было неприятно слышать то, что ты живёшь со своим бывшим парнем, при этом из-за банального отсутствия квадратных метров вынужден делить полутороспальную постель с ним и его новым другом. Моя испорченность и глупость начали было будить во мне ревность, но это быстро прошло.

Помню, когда я впервые оказался в этой коммунальной конуре, которую и квартирой-то назвать было нельзя, мне до отчаянного хруста в зубах захотелось забрать тебя подальше от этого города, этих пренебрежительно вежливых людей, этой мерзкой старухи соседки, постоянно раздражающе гнусаво возмущающейся по каждому бытовому поводу. Ты казался мне ангелом, заточённым в самую настоящую преисподнюю. Когда мы сидели с тобой на тесной кухне, и твои сожители, не имея другой темы для разговора, стали при нас обсуждать тебя, твою фигуру, твою одежду, твою личную жизнь, мне захотелось поотрывать им их гнилые языки и отдать их на съедение кошкам, зассавшим всю эту квартиру, а потом увести тебя навсегда из этой сточной канавы, но я был всего лишь бессильным гостем самого опального её жильца.

Я видел, как ты молчаливо, чуть ли не плача, страдаешь в этот момент, как тебе неловко передо мной, поэтому я стал не отрываясь смотреть тебе в глаза, стараясь без слов сказать тебе о том, что это всё глупости, что тебе не стоит слушать этот бред, что ты для меня самый красивый и желанный, самый необыкновенный и единственный. Ты понял меня тогда и тихо заулыбался.

Ты рассказывал мне о том, как в этой самой кухне на вечно грязном столе долго благоухали нарциссы - первоцветы, которые я подарил тебе. Знаешь, я совершенно случайно купил их за копейки у седого-седого деда с маслянистыми, как чернозём, руками. Он почему-то решил, что я иду на кладбище, чем сильно развеселил меня. Я вытряхнул из карманов последнюю мелочь и забрал у него все его букетики, заботливо перевязанные почти сгнившими грязно-голубыми нитками. Оставив за плечами последний приют совершенно незнакомых мне людей, всю дорогу к тебе я раздаривал эти прозрачные бутоны встречным прохожим. Некоторые пугались этого, стараясь побыстрее пройти мимо меня, другие настораживались, интересуясь у меня, какой сегодня праздник, третьи сухо благодарили, принимая подарок, но все начинали улыбаться, а одна дама, показавшаяся мне особенно строгой, чуть было не расплакалась прямо посреди улицы. Я собрал все эти эмоции в один пучок, подаренный тебе, наверное, поэтому они так долго и не вяли и радовали тебя каждый день, мой обездоленный.

Нет, я не мог оскорбить тебя жалостью. Я чувствовал в тебе силу и смелость, которой не было у меня, поэтому если мне и было кого-то жаль, так это себя за свою беспомощность и никчёмность. Ты знаешь, в какой ситуации я тогда был. Мне хватало и собственных проблем, и надо было разобраться сначала с ними, что было непросто сделать. В результате вместо того, чтобы что-то предпринимать, я предпочитал просто пить от звонка до звонка. Скажи мне, мой друг, как можно было влюбиться в такого слабака, как можно было держать его за руку, ведя сквозь толпы центрального проспекта, как можно было целовать его на людных перекрёстках, заставляя его вставать на цыпочки, чтобы дотянуться до твоих губ?

Помнишь ту художественную галерею, куда мы заглянули не столько из интереса к искусству, сколько из желания отогреть озябшие от неожиданной весенней прохлады звенящих улиц наши сомкнутые пальцы? Мы поднялись на самый верх, где очаровательная девушка, поприветствовав нас, рассказала нам о том, что здесь, на мансардном этаже, собираются открыть наступающим летом кафе, расставив столики прямо на открытом балконе. Она посоветовала нам выйти на него и оценить открывающийся вид на бесконечно прекрасные крыши. Мы тогда приняли её предложение и потом долго стояли под открытым небом на щебечущей высоте птичьих гнёзд, обнявшись и взахлёб целуясь, забыв про то, что мы в гостях.

Знаешь, потом, в жаре июля я был там, без тебя. Мягкие подушки чистых красочных тонов на прогретых солнцем деревянных сиденьях, чарующий запах цветов, горящих буйством лиловых пятен из глиняных горшков, превосходное красное вино в стеклянных бутонах бокалов - всё было чудесно. Я тогда разглядывал наш дворик, где ты признался мне в своей болезни, теребил в руках паспорт со свежевклеенной визой и думал о том, что, будь я посмелее, я бы пригласил тебя сюда и предложил бы тебе никогда не расставаться со мной, вместо того чтобы бежать отсюда чёрт знает куда. Я боялся не за своё финансовое благополучие и даже не за своё физическое здоровье, мне было страшно в очередной раз обмануться. Я не доверял больше этому сумасшедшему городу, и все его обитатели вызывали во мне опасение - ты знаешь почему.

страницы [1] . . . [5] [6] [7] [8]

Этот гей рассказ находится в категориях:
Любовь и романтика, Молодые парни

Вверх страницы >>>
В начало раздела >>>
Прислать свой рассказ >>>