Горячая гей библиотека

Я не болею тобой

Часть 5

Когда Мой Господин, наконец, ко мне приходит, за окнами вечер и снег. Осталось совсем мало времени - и у него, и у меня. Он бесшумно проскальзывает в кухню, беспокойно одёргивая рукава своей рубашки тонкими белыми пальцами. За последний год Серж ощутимо подрос - высокий, и гибкий, и хрупкий. Красивый. И всего одна короткая (сладкая) неделя осталась до дня рождения.

- Вэл, - выдыхает он мягко.

Я поворачиваюсь, аккуратно откладывая в сторону нож и вытирая руки полотенцем.

- Молодой Господин, - отвечаю.

Мы одни.

Он молчит. Прикусывает нижнюю губу, отводя глаза. Пытается подобрать нужные слова.

- Ты... Ты смог бы...

Терпеливо жду продолжения. Честно говоря, меня вся эта ситуация немного беспокоит. Мне не нравится его неуверенный тон, неуверенные слова. Ему это не подходит.

- Я...

Он прокашливается.

- Я хотел бы тебя кое о чём спросить.

- Всё, что угодно, - отвечаю, делая шаг вперёд.

Серж, на мой взгляд, слишком уж бледен, и этот кашель тоже - явно не простая попытка скрыть неловкость. Он выглядит так, словно готов свалиться в обморок в любой момент.

Он поднимает на меня взгляд.

- Почему? - спрашивает Мой Господин и кашляет снова, дольше, громче.

Касаюсь его руки, и в кои-то веки он не отстраняется от меня, принимая поддержку. Но всё равно продолжает упрямо проталкивать сквозь сипящее горло:

- Почему так? Почему сейчас? Вэл... Ведь мы могли бы...

И он сгибается в кашле, хрипящем и резком, оседая на пол. Я едва успеваю его поймать, прижимая к себе - брызги крови расплываются на моей рубашке, и Серж зажимает себе ладонью рот, а потом закатывает глаза и соскальзывает в обморок.

Приподнимаю его голову и кладу руку ему на грудь, чувствуя под своей ладонью судорожные спазмы в его лёгких.

- О, Мой маленький Мастер, - шепчу я, поднимая его на руки; он лёгкий, как пёрышко, и такой же хрупкий. - Вам нельзя так волноваться. Посмотрите только, до чего вы себя довели.

Замёрзли руки, расплескались за хрусталь
Слова твои, слова мои... Нет, не сказали,
Расстались так же, как всегда, в безлюдном зале,
Солгав, подумав про себя: "Нет, мне не жаль".
А у снежинок был горчащий лунный вкус,
Совсем не тот, что года два назад. Декабрь
Несёт тебя на парусах, а мой корабль
Меня покинул средь морей, как лишний груз.
Ложатся - слой на слой, - детали растеряв,
Все дни, которые я к вечеру не вспомню,
И лишь сегодня сохраню в своих ладонях
Секунду тёплую печального огня...
Замёрзло прошлое (туман скрывает даль)
В руках твоих, в руках моих не сохранилась
Ни лета гарь и ни сентябрьская сырость,
Лишь тонких сумерек несказанное: "...жаль".

Она сидит у его постели - часами, днями, упорно, а я не вижу смысла в том, чтобы соревноваться с ней в праве ежедневно обтирать ему полотенцем пот с лица. В конце концов, это всего лишь очередной приступ астмы, более тяжёлый, чем обычно, из-за нервного срыва от встречи лицом к лицу с собственной смертностью.

Выздоровеет Серж или нет - особого значения уже не имеет. Так или иначе, скоро он будет мёртв, и я... Я получу то, чего так долго, так терпеливо ждал...

Неожиданно понимаю: во мне нет радости.

В самой тёмной из зимних ночей торжествует луна -
Ты пронзаешь мою несогбенную спину иголкой.
Выцветающий город под бархатом крепкого сна
Не очнётся от воплей, подобных лишь пению волка.
Я растерзан на белом холсте заметённой земли,
Я распят, словно те мотыльки, что ловил ты прежде
И, клянясь поражённым, увядшим в безмерной любви,
Жёстко обрывал им крылья, лишая надежды.
Ты склоняешься хрупкой фигурой, фарфоровым сном
Надо мной, для коллекции душ экспонатом последним.
Океан твоих глаз расплескался за грани вином
Самой горькой рябины и выдержки тысячелетней.
В самой тёмной из зимних ночей расцветут на снегу
Небывалой красы и печали кровавые маки...
Ты прошепчешь: "Не бойся, я душу твою сберегу,
Ну а тело... А тело разделят по-братски собаки".

Он всё-таки выздоравливает. И поместье возвращается к беспокойной тишине под напором тёмной, колючей зимы.

Леди Элизабет довольна. Она знает благодаря своему женскому чутью, что что-то между мной и молодым Господином поменялось, и принимает это за благо. За дар божий.

Она так беспечно наивна, даже не подозревая, к чему всё идёт.

Она сидит на веранде, аккуратными стежками скрепляя разошедшийся шов на любимой кукле Розамунд, пока та мирно спит в люльке рядом с камином. Серж расположился в своём любимом кресле в самом углу, отвлечённо листая страницы какого-то романа, равнодушно скользя по ним взглядом. Он не видит текста. Он вообще больше ничего не видит, кроме собственной смерти - высокой и тёмной, глаз с него не сводящей. Фарфоровая чашка дрожит в его тонких пальцах.

Пустынная осень. Ночная Сахара объяла
Своими руками бетон неприступных сердец.
Кленовый курган листопада накрыл одеялом
Холодным все чувства, оставив горчащий скорбец.
И дождь, как песок. Больно, в глаз залетела песчинка,
И ветер озлоблен, кусает подол, рукава.
Мне грезится фата-моргана и снег-невидимка,
И инеем тонким покрыта сухая трава...
Пустынная осень. От жажды погибнуть не сложно,
От жажды по тёплому слову, спокойным ночам.
И разум слабеет - понять бы, что истинно/ложно,
Понять бы, что в теле ослабшем огонь не зачах.

Это То, что я Есть.

Я изогну, искривлю, закручу весь его мир вокруг своей тени. И я буду тянуть и тянуть его струны, пока они не лопнут со звоном стекла и воспоминаний, воспоминаний о том, какими мы были, какие Грехи мы вершили, всю тьму и огонь, и отчаяние, крики, желание...

И я соберу все осколки в ладони и прикоснусь к ним губами.

И я буду хотеть до боли, чтобы эти осколки вновь стали целым, я знаю, я знаю, что буду хотеть, хотеть, хотеть, чтобы в этом разбитом зеркале снова был он, снова мой, снова красивый и юный, чтобы был и яркий блеск голубых глаз, и кривая ухмылка на тонких губах, и...

Это - То - что - я...

Ржавое небо, утопшее в листьях багряных,
Плачет которую ночь, прижимая ладонь
К сердцу - огромной трепещущей в сумерках ране,
Плачет и молний холодных разводит огонь.
Росчерк знакомый на окнах оставила нежно
В каплях дождя Та, которой забыть не сумел.
Ждёт ли Она у моста в тёмно-медных одеждах
И, как тогда, раздаёт ребятне белый мел?..
Я бы Её приобнял, но боюсь странной грусти,
В запахе лёгких духов чую дней пустоту.
Я бы Её целовал, но Она не подпустит, -
Тоже боится, - ведь я уподоблюсь листу
Старого клёна и стану лететь над рекою.
Всё, что коснётся Её, облачается в пыль.
Осень оставит автограф усталой рукою:
Город и лес превратятся в огромный пустырь.
Ржавое небо от ревности бьётся о крыши,
Страшно, беспомощно молит, кричит во дворы.
Только Она (Смерть) успокоила: "Что же ты, тише,
Я ведь с тобой. Нынче время, потушим костры!"
В новый рассвет улетает последняя стая,
Иней сковал все узоры на мутном стекле,
И твой автограф, который до чёрточки знаю,
Снова исчезнет однажды в нескором тепле...

Они друг на друга кричат. Ругаются. Закрываю глаза, не пытаясь прислушаться. Я не знаю, что именно он решил ей рассказать. Жду его в спальне, не зажигая света. Луна сегодня ночью холодная и слепая. Время почти настало.

Отомкни! Через дверь разговоры не ладятся. Впрочем,
Можешь сколько угодно терзаться навязчивой мглой,
Не желая прислушаться, сделать усилие, точки
Все расставить над "i" и над "ё" раскалённой иглой,
Залатать повреждённые штормом душевные силы.
Этот кокон уютный согреет ли в зимнюю ночь?
Отопри и вернись, как из грота, из тёмной могилы,
Этот страшный порог я тебе помогу превозмочь.
Сквозняком я стелюсь к тебе, в щели дверные взываю:
Просто ключ поверни, протяни свою руку из тьмы.
Шаг один - ты навек отойдёшь от опасного края,
И горячее сердце очнётся от зимней тюрьмы...

Тихо приоткрывается дверь. Он заходит внутрь бесшумно, как призрак, как тень самого себя. Поднимает на меня глаза.

- Я ей рассказал, - говорит.

Вздыхаю.

- Я так и думал.

Поднимаюсь из его кресла, стягивая перчатки с пальцев.

- Я наполнил ванну, - говорю я тихо.

Серж молча смотрит на меня одно долгое, неприятное мгновение - взгляд его полон желчным скепсисом и усталостью.

Его руки всё ещё слегка подрагивают - шторм прошёл, и внутри он уже спокоен, почти безмятежен, но тело всё ещё отказывается принять неизбежное.

Постепенно сжатые мускулы расслабляются, и он закрывает глаза, опускает плечи.

- Идеальный слуга, - шепчет Мой Господин.

Так странно без тебя и одиноко,
Как будто душу заперли навек
В бетонном помещении без окон,
Где не был и в помине человек...
Я тенью по стене скольжу тоскливо,
Вдыхаю пыль и пепел прошлых дней,
Закрывших дверь, сбежавших торопливо.
Оставь мне боль, о прошлом не жалей.
Так пусто здесь, лишь тёмные потоки
Текут по паутине, по рукам.
Мне помнится, ходили прежде толки,
Что место это - чей-то древний храм...
И слышится порою, будто песня,
Во имя заточённой за стеной.
Но нет, душа, ты даже не надейся,
То просто ветра еле слышный вой...
Так страшно без тебя... Считать минуты;
Зарубками настенный календарь
Пугает сроком дней забытых, смутных,
Возложенных на каменный алтарь.
Мне кажется, что в мыслях есть молитва,
Зовущая тебя прийти скорей,
Но ты не слышишь шёпота гранита,
Но ты не внемлешь горечи моей.
Я сотни лет живу в заветном храме,
Молюсь тебе, молящемуся мне.
Быть может, если в Лету скоро канем,
Услышим сердца стук на самом дне...

страницы [1] . . . [3] [4] [5] [6] [7]

Этот гей рассказ находится в категориях:
Любовь и романтика, Стихи, поэмы, Фантастика и мистика

Вверх страницы >>>
В начало раздела >>>
Прислать свой рассказ >>>