Горячая гей библиотека

Я не болею тобой

Часть 3

В Лондонском особняке Сержа, далеко за полночь, я слышу её шаги в коридоре.

Я не сплю. Я лежу рядом со своим маленьким Господином, лениво поглаживая его взмокшие от пота волосы. Аккуратно заправляю пальцем за ухо его длинную чёлку, окидывая жадным взглядом отчётливо различаемые под тонкой простынёй контуры его обнажённого тела. Я знаю точно, он будет приятно удивлён, проснувшись от манипуляций моих ловких пальцев между его ног - но лёгкий скрип половиц за дверью меня останавливает.

Соскальзываю с кровати. Мне даже не приходит в голову одёрнуть рубашку или поправить волосы. Она знает. Она не будет удивлена, встретив меня в таком виде, а я не собираюсь отказывать себе в невинном удовольствии лицезреть смесь ужаса и отвращения на её личике - её симпатичном фарфоровом личике. Которое так и хочется раскроить цветами отчаяния.

В коридор; да. Она стоит неподвижно, как призрак, в конце длинного холла с голубыми обоями. Белая ночная рубашка льнёт к её хрупкому тельцу, нисколько не скрывая очевидную беременность. Светлые волосы неровными кольцами спадают на её лицо. Её яркие зелёные глаза враждебно прищурены.

Опускаю голову в издевательском подобии поклона.

- Добрый вечер, Моя Леди. Или - прошу меня извинить - уже утро?

Она поджимает губы.

- Какая наглость, - говорит Леди, наверняка пытаясь звучать строго, может быть, даже жёстко.

Но всё, что у неё выходит, - это слабый, звонкий шёпот.

А что ещё она от меня хочет? В конце концов - Это То, что я Есть.

Делаю шаг вперёд. И о, как всё-таки занимательно с ней иногда играть - какая наивность, какое яростное желание оградить, защитить того, кого она по глупости считает своим. Я ей даже могу, в некотором роде, посочувствовать.

- Если вы позволите, - говорю я, приближаясь к ней, и она в панике отступает, бессознательным жестом прикрывая живот, словно пытаясь защитить от меня своего нерождённого отпрыска; ну что за глупость, как будто ей это удастся. - В такой поздний час Моей Леди уже давно пора быть в кровати. Иначе она рискует подхватить простуду. Или ещё что-нибудь не менее неприятное.

Её взгляд прожигает во мне дыры. Я упиваюсь её ядом.

- Неужели вы не знаете, что все самые страшные монстры скрываются под покровом тьмы?.. - продолжаю я, склоняя голову.

- Даже не думай, будто я вас ни разу не слышала, - шипит она. - Тебя и Сержа. Я знаю, чем вы занимаетесь. Знаю, чем вы оба...

- И чем же мы, - приподнимаю бровь, - занимаемся?

- Грехом, - отвечает она - эти слова нехотя слетают с её бледных губ. - Вы грешите. И если вы думаете, что никто об этом никогда не догадается...

- Да что вы! - выдыхаю я мягко.

- Ты же знаешь, что одно моё слово, и всё между вами закончится, - продолжает она угрожающим, как наверняка думает Леди, тоном.

В моём горле зарождается смешок.

- Это преступление. Вас накажут...

- Как вам будет угодно, Моя Леди. Поступайте, как сочтёте нужным, - говорю я - и спустя мгновение атакую, не в силах более сдерживать своё желание раздразнить её до слёз, разъярить её до крови и по швам её раскроить.

Прижимаю её к стене, но аккуратно, чтобы не повредить нерождённое сокровище моего молодого Господина - мне глубоко наплевать, что случится с девчонкой, но его отпрыска я не трону. Она потрясённо вздыхает, закусывая губу, но не пытается вырваться из моей хватки, ибо знает, что я сильнее, знает, что, появись во мне такое желание, я переломлю её птичью шейку с восхитительной лёгкостью.

- Давай, беги в суд. Обличи своего мужа и его дворецкого в грехе. Восторжествуй - ибо ты победишь, - я наклоняюсь ближе, и она дёргается в сторону; моя усмешка расползается шире. - Но я знаю, что ты так не сделаешь. Ты просто не сможешь - не так ли?

- Смогу, - шепчет она голосом, пропитанным потусторонним ужасом; я вжимаюсь в неё сильнее, жадно впитывая сладкий, сладкий аромат её страха. - Я сделаю...

- Нет. Не сделаешь. Потому что ты его любишь, - это слово оставляет неприятное послевкусие грязи и пепла на моём языке.

Я презираю это чувство всеми фибрами своей несуществующей души и даю ей это понять. - Ты хочешь ему счастья, и со мной он счастлив. О, да, его падение тебя уничтожит. Ради него ты расцветёшь и угаснешь, но он всё равно никогда, никогда тебя не полюбит в ответ.

Её нижняя губа начинает дрожать.

- Правда, - шепчу я, улыбаясь так широко, что мои щёки начинают болеть, - колет, не так ли?

А потом я её отпускаю. И она обхватывает себя руками, пытаясь свернуться в комок, и возвращается молча в свою комнату, опустив плечи и голову, глотая солёные слёзы.

Я мог бы засмеяться. Я мог бы расхохотаться вслух, издевательски, потому что мне хватило какой-то минуты и пары нашёптанных слов, чтобы её сломать. Но я молчу.

Я возвращаюсь к своему сладко спящему и ни о чём не подозревающему молодому Господину в кровать.

А потом, удостоверившись предварительно, что она тихо лежит у себя в комнате, удостоверившись, что она нас услышит, я бужу его шёпотом и пальцами и делаю предложение, от которого он не может отказаться, и упиваюсь бесподобным зловонием её горя, пока он меня обнимает. Целует. Стонет...

В пустоте ничего не родится, не взойдёт в непригодной земле,
Ни одна, даже павшая птица не споёт на прощание мне
В пустоте. Даже мысли безмолвны; ни дыхания жизни, ни снов...
Расплескались за выкрики волны, расплескалась за сердце любовь.
Ни единой сроки с глубиною, ни единого слова тому,
Кто бы мог без терзаний со мною разделить пребыванье в плену
Пустоты неизменной. Бесслёзно я ослепну от горечи дней.
Лишь теперь, когда "слишком" и "поздно" причитать над судьбою своей.
Пустота ничего не наполнит, будет царствовать пылью стихов.
Гром небес и огонь белых молний не пробудят от смерти альков
Этой раньше потерянной, рваной, отсыревшей от снега души.
Пустота нарывающей раной продолжает во мне свою жизнь...

Это девочка, мягкая и белая, и в ней нет почти ничего от Моей Леди, и в ней практически всё от Моего Лорда.

Ей два дня, она тихая и послушная, она мирно спит в руках моей Леди Элизабет. Молодой Господин стоит позади, аккуратно её приобнимая одной рукой, и что-то ей говорит.

- Розамунд, - я слышу, как он выдыхает.

Имя для этого маленького шевелящегося комочка плоти. Имя, в котором есть аромат цветов, и дождь, и белизна.

Оно идеально. Даже я вынужден это признать.

Стою на пороге; я не стану вторгаться. Но и глаз не отведу.

Они тихо что-то между собой обсуждают, и Леди Элизабет изо всех сил избегает взгляда моего Господина, концентрируясь на маленькой Розамунд, которая восторженно машет своими крохотными лапками, едва завидев лицо отца. Они оба так молоды, и, тем не менее, на их плечах чувствуется тяжесть прожитых лет.

Тонкие линии морщин в уголках её губ. Тёмные линии синяков под его глазами, что говорят о бессонных ночах и старых кошмарах.

Она вздрагивает, напрягается, а потом поднимает голову и встречается со мной взглядом. В её глазах лёд и молчаливое осуждение. "Ты тварь, - читаю я. - Ты монстр".

Я отвожу взгляд, словно бы отвечая ей. Я польщён, что вы так обо мне думаете, Моя Леди. Это То, что я Есть.

Мой молодой Господин поднимает голову. Он приоткрывает свои губы, увидев меня в дверях - высокого, бледного, молчаливого наблюдателя, и его щёки покрываются румянцем. Сегодня ночью я покрою румянцем всё его тело. Он будет гореть.

Я улыбаюсь, и разворачиваюсь, и растворяюсь в тенях коридора. До вечера нужно ещё многое успеть.

Не собрали ещё осеннюю листву
В своей душе, припорошённой декабрями.
Кружусь, объятый чужими именами,
И только самое далёкое - зову.
И вырываются метели из груди,
Всё на пути своём живое разметая,
Но эта белая рыдающая стая
Не возвратится по весне домой. Прости.
Они оставили меня, крыла мои,
С дырою большей, чем душа моя и сердце,
А пустотою невозможно отогреться,
Сникая медленно в объятия земли...

Я начинаю наблюдать за Леди Элизабет. Меня многое в ней забавляет. Особенно эта маленькая печальная улыбка, что появляется на её лице, когда она сидит на веранде и смотрит, как Мой Господин играет со своей маленькой дочкой в саду, целуя её в щёчки и всячески провоцируя приступы звонкого нежного смеха. Меня забавляет её потемневший со временем взгляд глаз цвета гнилого болота. Её тонкие хрупкие пальчики, что тянутся вперёд, будто желая словить, украсть для себя хоть каплю того тепла, что Мой Господин так щедро дарует своей дочери. Словить, украсть, прижать к груди, сделать его своим. Ей это никогда не удастся.

Под вуалью леса пели гулко
И, в бессоннице кроной шурша,
Вверх тянули озябшие руки,
И с молитвой замёрзла душа.
Их обнять бы, тоскливые хвои
Так приветливы к тем, кто ушёл
Под клеймом сумасшедших, изгоев;
Их обнять бы, укутать бы в шёлк,
Заплести в косы ветви. Рябины
Обрядились, как сотни невест,
Но взвалили на хрупкие спины
Тяжесть снежную серых небес.
Я иду к вам, застывшие тени!
И приветствуют, шепчут вдали
Легионы моих сновидений,
Наклонившиеся до земли...

страницы [1] [2] [3] [4] [5] . . . [7]

Этот гей рассказ находится в категориях:
Любовь и романтика, Стихи, поэмы, Фантастика и мистика

Вверх страницы >>>
В начало раздела >>>
Прислать свой рассказ >>>